Вновь Штурка принялся отчаянно лаять у трапа. Появившийся в это время Пустошный увидел неподвижно лежавшего человека близ метеобудки.
У Сахарова оказались сильно отмороженными части рук, ног, лица…
Он мученически лежал на своей узкой койке со смазанными мазью и забинтованными руками и оконечностями ног. Максимыч страдал. И не столько из-за того, что болели обмороженные места, а от того, что не сможет стоять свою вахту, которая уже началась, и что пришлось капитану просить Павлова отвахтить вне очереди.
Выходец из онежской морской крестьянской семьи, Николай Максимович, прошедший суровую промысловую школу на море, был приучен не делать для себя в море каких-либо скидок. Особенно свято он относился к несению вахты на судне. Во время своих вахт на «Фоке» он всегда настаивал на должном морском порядке, и не раз возникали у него трения то с Линником, когда неряшливые собаки обитали ещё на судне, то с Кушаковым или с боцманом Инютиным, когда на палубе и в трюме долгое время сохранялась неразбериха.
— Нешто таким должен быть честной корабль? — ворчал тогда Максимыч. — Содом, чистый содом, а не судно морское!
К занемогшему штурману то и дело заглядывал Иван Андреевич, его приятель. Он кормил Максимыча, заботливо подтыкал ему одеяло, следил за фитилём лампы.
К утру появились две упряжки.
Седов, направляясь к мысу Литке, случайно наткнулся на встречный след нарты, разглядев его при свете луны. Развернув собак, он пустился по этому следу и нашёл Кушакова с Линником далеко в стороне, на перешейке, соединяющем Панкратьев полуостров с Новой Землёй. Заблудившись, Кушаков велел разбить палатку, чтобы прийти в себя после утомительного перехода и решить, как быть дальше.
По пути он намеревался бросить медвежью тушу, затруднявшую движение собак, но Линник никак не хотел с этим согласиться.
Прежнее медвежье мясо давно кончилось. Доктор отметил недомогание у некоторых зимовщиков. Совсем вялым стал Захаров, скисли Коршунов, Томисаар, Зандер-младший. Решено было забивать на мясо собак из тех архангельских дворняжек, неприспособленных к полярной зиме, которые наверняка не дотянут до лета.
Вначале собачьи котлеты многие есть отказывались. Потом убедились, что это почти единственное средство, способное уберечь здесь от цинги, и, пересиливая себя, ели собачину.
Настояв на том, чтобы довезти медвежью тушу до судна во что бы то ни стало, Линник, выбиваясь из сил, всю дорогу сам помогал упряжке тащить грузную нарту.
ПРАЗДНИК ВО ЛЬДАХ
Сразу после завтрака Седов велел всем одеться и выйти к трапу.
Когда люди собрались, Георгий Яковлевич в тёплой куртке, в меховой ушанке и валяных сапогах вышел из надстройки и торжественно объявил:
— Сегодня по астрономическому календарю день зимнего солнцестояния. Все ли знают, что это такое?
— Праздник, что ли? — неуверенно предположил кто-то.
— Дак а христианский ли это праздник-от? — подал голос Шестаков. — Что-то не слыхивали о таком.
Прыснул от смеха Пустошный.
— Деревня! — объявил Шестакову боцман. — Это ить день, когда солнце стоит. Сказано — солнцестояние. Вишь — нету его на небе, значит, оно стоит где-нито; застряло, видать.
— Может, в Пинеге? Там ноне ярмарка Никольская аккурат, — заметил Пищухин.
Не удержались от улыбок многие, в том числе и Седов.
— Нет, друзья. Сегодня самый короткий день на нашем Северном полушарии Земли. И самая длинная ночь.
— Да уж длиньше и некуда, — подтвердил неугомонный Шестаков. — Коли б не Ванюха-повар, то и не знатьё бы, когда спать, а когда — обедать.
— Верно, Шестаков, — обернулся Седов к матросу. — Потому вот и заставляем всех вас гулять ежедневно в конце дня, чтобы вы могли отличать день от ночи. И ещё — чтобы цингой не захворали, сами знаете. Ну а сегодня, — обратился ко всем Георгий Яковлевич, — в честь дня зимнего солнцестояния объявляю общесудовой выходной и сейчас сам поведу вас на прогулку. А по дороге расскажу тем, кто не знает, где теперь солнце и чем занято. На судне остаются для специальных работ судовой врач и выделенная ему команда. Остальные — за мной!
Вереницей зимовщики, заметно побледневшие за зимние месяцы, потянулись, негромко переговариваясь, вслед за начальником экспедиции. Седов повёл их давно проторённой дорогой, от судна южнее, к мысу Столбовому, — обычный путь ежедневных прогулок большинства членов экипажа.
Стояла морозная, но безветренная погода. Половинка луны матово освещала окрестности. Высоко в темпом небе переливчато играли своим призрачным светом сполохи.
Громко, чтобы слышно было всем, Седов начал рассказывать о дне зимнего солнцестоянии, о вращении Земли. Вереница стянулась в плотную кучу. Сзади остались лишь Максимыч с механиком. Захаров в прогулках до Столбового не участвовал, ему этот путь в два километра казался слишком далёким.
Выслушав рассказ Седова, матросы задали ему много вопросов.
Исчерпав эту тему, разбились по группам, заговорили о своём.
По мере движения люди делались оживлённее.
А когда шли уже назад, к судну, Шестаков озорно и звонко затянул вдруг, окая по-архангельски, па всю округу:
Хриплый голос боцмана подхватил:
Не успели отсмеяться, как увидели вдруг впереди странную иллюминацию: по всему борту, по мостику и поверху, по вантам «Фока» засветился огоньками. Два огня побольше вспыхнули внизу у борта.
— Уж не пожар ли, мать честная! — испуганно воскликнул Максимыч.
— Не волнуйтесь, друзья, — весело сказал Седов, — это не что иное, как начало сегодняшнего судового праздника — морского праздника зимнего солнцестояния.
— Ишь ты! — восхитился Шестаков. — Ровно у нас в Соломбале на рождество…
Грохнул выстрел гарпунной пушки, будто призывавший всех поскорее присоединиться к сияющему празднику огней.
Невольно прибавили шагу, не сводя глаз с маленького лучезарного «Фоки», сияющего весёлыми живыми огоньками посреди чёрной пустыни. Казалось, тьма вокруг стала гуще. Лишь мягкие жёлтые отблески отражалась на снегах на пути к судну да выделилась диковинными, будто мраморными переливами скала неподалёку от трепетавшего огоньками корабля.
Оживлённо гудящей толпой подошли к «Фоке» и разглядели, что он был расцвечен огнями плошек с жиром и двух пылающих по обе стороны от трапа смоляных бочек.
Перед входом на трап пришедших встретила, к их вящему изумлению, диковинная процессия: одетые в рогожные одёжки поверх полушубков, с изукрашенными до неузнаваемости лицами грозный морской царь с кудельной бородой, в серебристой картонной короне поверх шапки и с трезубцем, зажатым в толстой рукавице, его герольд в высокой самодельной из мешковины шапке наподобие боярской, изогнувшийся подобострастно, царица вздорного вида, разодетая в какие-то тряпки, с круглыми ярко-красными пятнами румян на щеках — в ней можно было узнать Коноплёва — и два страшных чёрта с вымазанными сажей лицами, похожие на кочегаров Кузнецова и Коршунова.
Герольд величественным жестом остановил подошедших и голосом Лебедева объявил титул морского царя, поведя в его сторону рукой:
— Перед вами царь Нептун Полярный, повелитель вод арктических, князь Карский, Беломорский и Новоземельский, Президент снегов, и льдов, и ветров, и ближайших всех морей. А я — слуга его Борей!
Нептун пристукнул трезубцем и грозно, рычащим голосом Линника осведомился, кто такие, да что за судно здесь стоит.
Выступив вперёд, Седов, сдерживая улыбку, представился, назвал судно: