Бешенство уступило место спокойствию, трезвому размышлению. «А чего я, собственно, удивляюсь, чего бешусь? Ведь и офицеры, что уговаривали меня вернуться от Новой Земли, и эти два парня-матроса, которые собираются отговорить от дальнейшей попытки добраться до полюса, — разве они не обыкновенные, не самые обычные и, в сущности, неплохие люди? И те и другие пекутся обо мне и, конечно, о себе, да и об остальных сотоварищах. И это естественно. Не может ведь, наверное, идея одного стать идеей другого или других в той же мере. И если мной руководит эта идея, полностью поглотившая меня и мои чувства, силы, мой разум, то моими спутниками руководит ещё и необходимость трезво оценивать обстоятельства…Постой, как я подумал? Идея поглотила мой разум? Боже, неужели это на самом деле так? — Седов ошеломлённо глядел глубокими немигающими глазами вперёд, в сгущавшуюся на границе льда и неба бледнофиолетовую мглу. Солнце… — пришло ему в голову. — Необходимо солнце. Это милое, родное светило должно стать целителем. Оно исцеляет всех цинготных, кто доживает до его лучей, оно единственное спасение, надежда и радость. Горизонт вчера утром был уже оранжевым на востоке. Дня через четыре солнце появится здесь, на этой шпроте. Скорее бы, господи!..»
НЕУДАЧНАЯ ОХОТА
Громкий, возбуждённый собачий лай всколыхнул Седова, неподвижно сидевшего у примуса в палатке. Линник возился рядом, доставая припасы. Лай был не тем призывным, с выходом на высокую ноту, когда псы учуивали нерпу подо льдом у продушин. Этот лай, отчаянный, дружный, хорошо известен был Седову.
— Кажется, медведь пожаловал, — ослабевшим голосом произнёс Георгий Яковлевич. — Выгляни-ка, Григорий.
Линник высунулся из палатки в вечерние сумерки.
— Чего там, Шура? — окликнул он видневшегося у нарт Пустошного.
Тот стоял в странной позе, выгнув грудь и живот и запрокинув голову.
— Медведь… — как-то сдавленно, булькающе выдавил Пустошный и повёл рукой в сторону. — Погнали его…
— Ты чего? — бросился к нему Линник из палатки.
Подбежав, он увидел расплывшиеся алые пятна на снегу.
— Кровь, что ли? Кто тебя?
На груди Пустошного по материи толстой куртки тянулись бурые полосы.
— Само, — выдавил Пустошный, отплёвываясь кровью. — Нагнулся… за мешком… с галетами, а она как хлынет… и носом… и ртом… тьфу!
— А ну пошли! — обхватил его за плечи Линник, увлекая к палатке.
— Пролезай осторожно, так… Теперь ложись навзничь — и нос повыше!
— Что такое? — всполошился Седов.
— Да ничего страшного, господин начальник, кровь у Шуры носом пошла, да уже полегче. Надсадился, может, да охолонул…
— Снегу, снегу на переносье ему, а лучше льдинку, — велел Седов. — Да аптечку найди, там вата есть и бинт.
Линник метнулся из палатки.
— Да ничего, — сдавленно проговорил Пустошный, — отошло уж. Там псы медведя погнали.
— Значит, медведь всё же!
Линник вернулся в палатку, принялся накладывать Пустотному холодный компресс на переносье.
— Да всё уж, — пытался отбиться Пустотный.
— Ладно тебе, Шура, — оборвал Линник, — лежишь и лежи, покуда не связал. Тут шутки шутить нечего. Кушакова нету, аптеки тоже…
Седов завозился в углу палатки, доставая ружьё.
— Пойду-ка я, ребята, может быть, добуду миска. Псам скоро вовсе есть нечего будет…
— Не надо, господни начальник, — встрепенулся Линник, — и так ведь худо вам.
— Да ничего, ничего, я ведь на ногах ещё…
— Ну его, медведя этого, Георгий Яковлевич! — взмолился Линник, стоя на коленях перед Пустотным. — Навредите только себе, опасаюсь я!
— Нет, нет, — Линник, пойду, ничего у меня страшного нет, — пробормотал Седов, выбираясь из палатки. — А ты посмотри за Шурой…
В начавшихся сумерках Седов побрёл на лай собак, перехватив удобнее ремень на плече. Вскоре он заметил большой тёмно-жёлтый комок невдалеке, катившийся среди торосов в окружении пёстрых, прыгавших вокруг, словно блошки, собак.
Седов прибавил шагу, не сводя горящего охотничьего взора от уходившего медведя, но почувствовал боль в ногах, сник и снова побрёл так же медленно, едва переставляя ноги и кляня свои хвори.
Во время дневных переходов он все последние дни ехал на нарте, не в силах идти. Сходил па снег лишь в тех местах, где парты приходилось протаскивать через торосные буреломы. Но и там шёл, опираясь о шест и морщась от боли. На стоянках он просил матросов растирать ему ноги спиртом, от чего становилось полегче.
Весь нынешний день Седов пытался обнаружить остров Рудольфа — по счислению он должен был уже открыться и быть где-то недалеко. Туманная дымка, однако, не позволила разглядеть что-либо. А в конце дня оказалось, что они вышли в пролив между какими-то небольшими островками. Решено было стать на ночёвку, чтобы назавтра попытаться определить своё местоположение.
Седов не очень доверял картам этих мест, ибо знал, что карты эти были составлены в своё время весьма приблизительно. Однако остров Рудольфа, значительный по своим размерам, гористый и самый северный здесь, Седов был уверен, удастся разыскать не завтра, так послезавтра.
Морозы в последние два дня опали с 37 до 28, а затем и до 22 градусов. Чаще попадались полыньи. Вдали, в северо-западной стороне, виднелась открытая вода с плавающими айсбергами, и всё небо в той стороне виделось «водяным». Встречались тюлени, выводившие из себя псов. Но добыть ни одного не удавалось, ибо близко к себе они на открытых местах не подпускали, да и собаки спугивали их рано. И вот теперь медведь, верный вестник близкой воды…
Седов услышал торопливые шаги сзади, обернулся. Его догонял Линник.
— Ты чего же бросил товарища, Григорий?
— А он уж оклемался, — махнул рукой матрос.
Догнав Седова, Линник зашагал рядом.
Георгий Яковлевич шёл трудно. То и дело ноги его соскальзывали на краях льдистых бугров, полузапорошенных снегом, и он едва удерживался, останавливаясь, чтобы сохранить равновесие, не упасть.
Линник согнул свою руку в локте:
— Держитесь, посподручней будет.
Седов взял матроса под руку. Идти стало легче. Двинулись быстрее.
Медведь продолжал уходить. Всё тише становился собачий лай.
— Только б в воду не ушёл, — пробормотал Седов. Он вновь попытался прибавить шагу, но не смог.
— Вроде там не было воды, она западнее виднелась, — заметил Линник.
Прошли с минуту молча, сосредоточенно пыхтя.
— Георгий Яковлевич, — заговорил вдруг Линник с тем же виноватым оттенком, что насторожил Седова недавно во время остановки упряжек, — вы извините уж нас с Пустошным, но мы посовещались и решили вам сказать, что лучше б вернуться.
Линник выпалил это враз, будто боялся, что вновь не даст ему начальник договорить.
Седов промолчал.
— Мы ведь видим, что вам всё хуже. А здоровье-то да жизнь дороже ведь… — Матрос неловко умолк.
— Эх, Григорий! — вздохнул Седов. — Кто же может знать, что дешевле, а что и вовсе бесценок в нашей жизни? — Георгий Яковлевич помолчал. — Нет и нет! — твёрдо выговорил он. — Пока можем двигаться, будем идти вперёд.
— Керосину меньше половины осталось, корму собачьего па две недели, — не теряя надежды, твердил своё Линник, набычившись. — Свечи вышли, три всего осталось свечки…
— Ну что ж поделаешь, жестокие морозы, дурная дорога съели действительно больше… По впереди залив Теплица. Нет, Григорий, нет, о возвращении и речи быть не может, — сердился Седов. — Давай-ка лучше подумаем, как будем добираться до Рудольфа. Если и впереди окажется вода, а она таки действительно выходит, наверное, сюда, к северным островам, придётся, видно, заходить восточнее, между Рудольфом и Землёй Александры.
Георгий Яковлевич, рвано дыша, едва не задыхаясь и всё медленнее переставляя ноги, принялся рассуждать о ближайших заботах, о своих опасениях насчёт состояния дороги впереди.
Вновь громче стал слышаться собачий лай. Вскоре охотники разглядели в сумерках и самих псов. Они окружили большую продушину во льду, из которой торчал по грудь, оскалив зубы, огромный медведь. Увидев людей, псы залаяли ещё более неистово, до хрипоты и, осмелев, принялись наскакивать на зверя, изготовившего для обороны свои мохнатые, когтистые лапы. Седов снял ружьё, подошёл совсем близко к продушине, встав в кольцо собак, прицелился, нажал крючок… Выстрела не последовало. Передёрнул затвор — патрон на месте. Прицелился, спустил крючок — и вновь осечка. Ещё несколько раз пытался он выстрелить, но ружьё не отзывалось.