Сенатор знал Агриппину, злейшую соперницу императрицы. Жадная, наглая, жаждущая власти, недостойная дочь великого Германика, она приехала, намереваясь пойти на кровосмешение с братом Калигулой, лишь бы не утратить влияния, какое имела на него, в то время как ее муж Домиций Агенобарб не протестовал, с безразличием наблюдая за их любовной связью, и в свою очередь питал к своей сестре Делиде отнюдь не братские чувства.
Бедный ребенок этот Луций, какой пример подавали ему родители… К счастью, похоже, его увлекало искусство, хотя талантов у мальчика не было и в помине.
— Пусть поет, Клавдий, он того заслуживает, ведь он оказал нам немалую услугу! — засмеялся Аврелий, рассказав о столь своевременной подножке.
— Он сумасброд, как и все Юлии-Клавдии, — благодушно пошутил властитель, уже навеселе. — Представляете, ведь самый нормальный из них — это я!
И, по-братски обнявшись, все трое — вольноотпущенник, патриций и император — осушили свои кубки.
Спустя два часа после застолья и нескольких партий в кости, когда, к великому ужасу Аврелия, Кастор не удержался, чтобы не использовать свои разносторонние таланты в игре с самим императором, грек удалился с драгоценным приглашением на бои гладиаторов, оставив друзей вдвоем.
— Друг мой, что я могу сказать? Я попросил тебя найти убийцу гладиатора, а ты раскрыл целый заговор… Я всегда знал, что ты молодец, но не думал, что до такой степени! — рассмеялся старик.
— Мне повезло, — скромно ответил Аврелий, осушая последний кубок.
— Теперь, когда я вновь нашел тебя, так просто не отпущу. И не думай, что позволю вернуться к твоим книгам, статуям и обворожительным матронам… — И тут Клавдий хитро подмигнул ему. Ни для кого не оставалось секретом, что правитель Рима питал страсть к женскому полу. — Не бросай своего учителя этрусского языка одного….
— Нет, Тиберий Клавдий Цезарь, — возразил сенатор, внезапно сделавшись серьезным. — Таким приказом ты очень огорчил бы меня.
— Рядом со мной так мало людей, на которых можно положиться…
— Твоя жена, твои министры…
— Ах, Нарцисс и Паллант, конечно, очень толковые люди, но думают сначала о своих интересах, а уж потом о моих. А Мессалина молода, слишком молода для меня, — вздохнул он, растягивая слова и осушая трудно сказать, какой по счету кубок. Император выпил слишком много и сильно опьянел. — Ты думаешь, я не знаю, что у нее есть любовники? Нет, я не дурак, пусть когда-то, пока я не надел эту тогу, меня и называли Клавдием-придурком. Но она на сорок лет младше меня, и я вынужден притворяться, будто ничего не вижу. Между тем измена императору — это преступление против государства. И признай я измену, тут же придется осудить Валерию. А я все еще люблю ее, несмотря ни на что. И потом, она же мать моих маленьких детей — Октавии и Британика… Они очаровательны и так похожи на Валерию! Кто бы подумал, что это дети такого урода, как я!
Аврелий молча кивнул. Конечно, Клавдий знал о ветреном поведении Валерии Мессалины… Но долго ли он сможет притворяться, что слеп и глух?
— Так на чем мы остановились?! Ах да, должность при дворе, — настаивал властитель.
— Нет, Клавдий, это мое окончательное слово, — выпрямился сенатор.
— Ладно, будь по-твоему, но хотя бы окажи мне честь, побудь завтра рядом со мной на боях гладиаторов!
— Только без всяких оваций. У меня слабые уши, — попросил сенатор, слушая ложные заверения властителя.
Бурные прославления на арене… Ну, на многих матрон это произвело бы немалое впечатление, утешился он и решил поддержать игру.
21.
На другой день Кастор явился к Аврелию довольный как никогда.
— Как ты это сумел, детище неизвестного бога и козы, как, объясни мне, во имя бессмертного Гермеса! — Патриций поднялся и похлопал его по плечу. — Ты великий человек, друг мой, великий и неповторимый!
— Мне не пришлось ничего делать, хозяин, — с деланой скромностью ответил александриец. — Просто достаточно было попросить о помощи.
— Кого? — удивился Аврелий, ничего не понимая.
— Того, кто знал о заговоре и вдобавок согласился сообщить о нем, кто долго жил на Востоке и был напрямую связан с полководцем Фазием, кто даже лично участвовал в заговоре. Человека могущественного, но которому уже нечего больше терять и который не хотел, чтобы тебя смешали с грязью. Вот держи, это тебе, — добавил грек, передавая ему записку без подписи и печати, содержавшую только одно-единственное слово, написанное красивым женским почерком: «Vale!»