Рыжий жрец, жертвоприношение богам… Рождение сына — маленького Публия… Обиды, обманы, безразличие… Что испытал бы он сейчас, вновь увидев ее?
— Никого не принимает! — грубо ответил привратник.
— Меня примет! — властно возразил сенатор.
Слуга оставил его ожидать, даже не предложив сесть, и удалился с подозрительным видом.
Публий Аврелий окинул взглядом большой темный атрий.
Персонажи несколько поблекших фресок на мифологические сюжеты, казалось, с дружеским участием и некоторой неловкостью подмигивают ему. Вот на изображении Циклопа следы от копоти лампады, которую он, Аврелий, запустил в него однажды в пылу ярости. Их так до сих пор и не удалось очистить до конца…
— Ты здесь, — произнес кто-то за его спиной. И в голосе не слышалось удивления, только констатация факта.
Патриций обернулся. Да, это была она… Но как изменилась!
— Не смотри на меня так, будто я — призрак! — с нескрываемым раздражением произнесла женщина.
— Все тот же милый характер! — отметил Аврелий, следуя за ней в комнату.
Фламиния опустилась на стул с высокой спинкой и налила вина.
— Я изменилась, знаю. Видела, как ты посмотрел на меня. И не думай отрицать. Твое утонченное воспитание всегда раздражало меня. Кстати, я вернулась в Рим тайком, поэтому прошу никому об этом не сообщать. Я не собираюсь, разумеется, бывать на публике, — проговорила женщина, коснувшись своего рябого, в оспинах лица.
— Ты долго болела… — тихо проговорил патриций.
— Мало кто выживает после таких хворей, но у меня дубленая шкура, ты ведь знаешь.
Аврелий вновь посмотрел на это лицо, которое помнил таким прекрасным, в эти ледяные глаза, которые уже тогда начал ненавидеть.
— Скажи, что тебе нужно, и уходи! — воскликнула Фламиния, отпив глоток мульсы.[53] — Не хочу никого принимать. В том числе и некоего сенатора.
— С Хелидоном ты, однако, виделась, — спокойно заметил Аврелий.
— Хочешь знать о нем? — прошипела Фламиния. — Тут все ясно: хоть и некрасивая и изуродованная, я еще достаточно богата, чтобы купить себе, если захочу, самого востребованного в Риме мужчину.
— Он часто бывал здесь? — спросил сенатор.
— Дважды, и нетрудно понять, что приходил только потому, что был вынужден. Он знал, что не может отказать мне, — проговорила женщина, подавляя злость. — Так или иначе, мне сразу надоело. На арене он лучше, чем в постели, а в последний раз вообще дал осечку.
— Как всегда, строга в своих суждениях, — заметил Аврелий. — Скажи мне, ты видела, как он умер?
— Да, я сидела на трибуне весталок. Старшая жрица любезно разрешает занять там место, когда мне хочется присутствовать на боях. Я не заплакала, если тебе интересно, увидев, как он рухнул на землю.
Патриций промолчал.
— Ну вот, ты узнал, что хотел. Теперь уходи. Тебя проводят, — резко проговорила матрона.
— Не нужно, Фламиния, я помню дорогу.
И Аврелий ушел не обернувшись.
11.
За шестнадцать дней до июльских календ
— Хозяин, хозяин, послушай, у меня важные новости для тебя! — вихрем ворвался Кастор.
Публий Аврелий оторвал взгляд от сочинения «О строении Земли» Помпония Мелы, нового тома, который недавно доставили ему Сосии, владельцы самой богатой книжной лавки в городе. Трактат оказался любопытным, и у Аврелия, необычайно интересовавшегося всем, что касалось географии, вырвался жест недовольства.
«Будем надеяться, что новости стоят этого беспокойства», — подумал он, собираясь выслушать секретаря.
— Из школы гладиаторов? — спросил сенатор.
— Из школы и из театра, — уточнил александриец. — После всех этих гладиаторов мне потребовался отдых. Так вот, послушай: Хелидон, когда закончился последний ужин, вышел со своей компанией и Ниссе тоже велел отправиться с ним. Ауфидий, вне себя от злости, старался удержать его. Лучший атлет предавался разгулу как раз накануне сражения! И все же Ауфидию не удалось его остановить: ретиарий считал себя слишком знаменитым, чтобы позволить обращаться с собой, как с любым другим гладиатором.
— Так что ночь Хелидон провел не в казарме…
— Вот именно, хозяин.
— А что произошло потом?
— Хелидон вернулся в казарму часа за два до рассвета. Ланиста пришел в отчаяние, боялся, что тот вообще забудет про арену, — рассказывал секретарь, довольный своим расследованием. — И это еще не все. Я поинтересовался, где в тот день сидели в амфитеатре Маврик с сестрой. Вовсе не на трибуне со всей знатью, а как раз у самого выхода гладиаторов!
— Отлично, Кастор! — порадовался Аврелий. — Это многое объясняет. Один из них вполне мог подойти к Хелидону перед сражением и дать ему что-то, — предположил он.
— Ты весьма прозорлив, хозяин. И все же… — возразил Кастор с деланым сожалением.
— И все же? — повторил сенатор.
— Брат и сестра прибыли со свитой человек в двадцать, и все они готовы поклясться, что ни Маврик, ни Сергия не покидали своих мест все время, пока длились бои.
— Ну, с тех пор как существует этот мир, свидетелей всегда можно купить, — заметил Аврелий, еще питая слабую надежду.
— Рядом находились сотни зрителей, хозяин. Вряд ли возможно не только подкупить их всех, но хотя бы даже попытаться вовлечь в эту историю! — разочаровал Аврелия александриец.
— Ты прав, Кастор, — согласился сенатор. — Это оказалась глупая идея.
— Но я еще не закончил, хозяин. Похоже, видели какую-то женщину в казарме как раз в ту ночь, когда умер Турий. Ее лицо было скрыто покрывалом, и часовые не узнали ее. И, по правде говоря, не очень-то и собирались задержать… в соответствии с негласными правилами… Такое ведь не первый раз случается, когда знатная дама ночью навещает какого-нибудь красавца гладиатора…
Покрывало, наверное, чтобы специально скрыть лицо, которого никто не должен видеть… Разволновавшись, Аврелий даже привстал.
— Возможно, из разговора с Турием загадочная матрона узнала, что ретиарию что-то известно об убийстве Хелидона. Может, этот дурак даже решился шантажировать ее. И наутро вот он — убит в своей комнате! — обрадовался сенатор, что угадал, как все случилось.
— Блестящее умозаключение, хозяин, — заметил секретарь. И, помолчав немного, откашлявшись, продолжал: — Есть только одна небольшая неувязка.
— Что еще? — огорчился хозяин.
— Незнакомка вошла в комнату Гелиодора, сицилийского гладиатора, а не в комнату Турия, — не без коварного удовлетворения сообщил Кастор, окончательно приведя сенатора в смятение.
— Вот как! — только и мог произнести он. — Но выходит, ты ничего и не выяснил.
— Как ничего? — возмутился и обиделся вольноотпущенник. — Я трудился для тебя, как мул, расчищая дорогу для расследования от множества препятствий, напрасных отклонений и ложных путей. Кстати, вот список расходов, — продолжал он уже не так высокомерно и, быстро спрятав в карман вознаграждение, исчез прежде, чем хозяин смог проверить счет.
Аврелий опустился на мраморную скамью в перистиле и взял том Помпония, чтобы сравнить его с «Географией» Страбона. Как же велик мир и как мало еще известно о нем! Неизведанные земли, дикие народы, мифические животные, смертельные зелья, которые варвары скифы получали из яда змеи, а кельты из лесных растений… или ужасный яд кавказских сванов, который, как говорят, убивает, стоит лишь понюхать его!
Задумавшись, сенатор оторвал взгляд от свитка и посмотрел на клумбу, где выращивал различные экзотические растения, привезенные ему из разных концов империи: в мраморной ванне распустился египетский папирус, рядом рос изящный цветок лотоса, приводивший к потере памяти, а небольшая заросль восточного тростника, поднявшегося едва ли не выше колоннады, окружила бронзовые статуи Фортуны и красивого Купидона.
Аврелий поднялся и подошел к тростнику.
Неожиданно возникшее подозрение побудило сенатора сломать стебель. Он долго рассматривал его и обратил внимание на то, что это, по сути, длинная полая трубка.