— Э, хлопец, — снисходительно похлопал он меня по плечу, усмехаясь в усы. — Ты пойми — этот народ уже тысячу лет с лишним барахло туда-сюда возил, когда все это началось… Это уже у них в плоть, в кровь вошло, они просто спокойно спать не могут, если где-то товар лежит. Торговля для них — это все, это их бог. Чем-то другим заняться — это для них все равно как для цыгана коней не красть, а землю пахать!
Борису Максимычу можно верить. Он единственный из моих знакомых, который может похвастаться, что жил на острове. Шесть лет он провел там, обучая купеческих отпрысков обращению с современным оружием.
Правда, тогда я еще не был капитаном и не знал того, о чем хэоликийцы в присутствии простых матросов не распространяются лишний раз: миры, где добываются золото и драгоценные камни, а также руды разных редких металлов, вроде ниобия и бериллия, у островитян тоже есть, хотя и немного.
Кстати, о птичках (то бишь о золоте).
Привстав, я приподнял медвежью шкуру и нажал на выступ бревна.
Искусно, так что снаружи ничего нельзя было заметить, выпиленная часть бревна вышла из пазов, открыв маленькую нишу, в которой стояла шкатулка черного дерева. Этот тайник я обнаружил совершенно случайно, через месяц после того, как въехал в свое новое жилище.
Вытащив приятно оттягивающую руку шкатулку, я открыл ее щелчком пальцев — простенький магический замок срабатывал только на мое биополе. Вложил туда золотую гривну чуть не в кило весом, еще сутки назад украшавшую бычью шею норманна.
Содержимое шкатулки пересчитывать не стал, ибо знал наизусть, — все было заработано нелегким трудом и с риском для жизни.
Пятьсот четырнадцать золотых монет всех времен, стран и миров, пригоршня драгоценных камней, несколько довольно ценных украшений — кольцо с искусно обработанным изумрудом чистой воды, серьги с рубинами и сапфирами, платиновый перстень с бриллиантом в пять карат.
Триста долларов, доставшихся мне по случаю. Свернутый в трубочку папирус — вексель на имя какого-то карфагенского ростовщика, выписанный через сто пятьдесят лет после того, как Ганнибал сжег Рим (вот уж не знаю — попаду ли когда-нибудь в те места?). Связка ключей.
И тщательно завернутые в тонкий пергамент российские рубли — десять тысяч пятьсот девяносто три рубля ровно. Мои отпускные, которые были в моем кошельке, когда земля разверзлась у меня под ногами и я вдруг оказался в матово-жемчужной пустоте…
С того дня минуло уже шесть с лишком лет.
Я увидел великие древние цивилизации, о которых в мое время даже понятия не имели, побывал в мирах, где не возникли христианство, ислам и буддизм, несколько дней прожил не где-нибудь, а в столице Атлантиды.
На моих глазах покупатели приезжали на рабские рынки в паровых автомобилях, а римские гладиаторы сражались с последними хищными динозаврами, привезенными из верховьев Нила, о чем история не сохранила сведений.
Я пережил все, что обычно выпадает на долю хэоликийского торговца. И мучительную, выжигающую душу дотла тоску первых дней, когда стало ясно, что я отрезан от своего дома навечно. И жестокие приступы внезапно наваливающегося холодного отчаяния последующих недель и месяцев, когда прыжок за борт в штормовое море или пуля из табельного карабина (любого из двадцати с чем-то моделей, находившихся у торговцев на вооружении) не казались слишком страшным выходом из мышеловки, куда меня поймала судьба.
И горячее любопытство при первом знакомстве с новыми мирами, так же быстро сменившееся спокойным интересом: мол, что я, параллельных миров не видел, что ли?
За эти почти семь лет я узнал очень многое и многому научился. Я был матросом, суперкарго и капитаном. Я помню наизусть все полторы сотни видов такелажа, могу управлять парусниками шести типов и прокладывать курс по звездам даже там, где небо ничуть не похоже на то, под которым я родился.
Я могу починить почти любую автомашину, за пять минут разберусь в незнакомом огнестрельном оружии, умею неплохо подделывать документы, виртуозно торговаться, уламывая даже самых твердолобых купцов, делать несложные хирургические операции и обращаться с радиолокатором.
Я переспал со множеством женщин самых разнообразных миров, народов, цветов и оттенков кожи, среди которых была, между прочим, и самая настоящая королевская дочка (одно время она заведовала нашим увеселительным заведением). Перепробовал множество самых разных горячительных напитков — от вина из водорослей до водки из нефти.
А еще я научился убивать людей, а потом не вспоминать их лиц.
Именно это, наверное, было самым трудным.
За те годы, пока я служил властелинам Хэолики, я более или менее подробно познакомился почти с сотней планет Земля и примерно о трехстах составил представление по рассказам товарищей, записям или случайным кратким посещениям.
Из них где-то десятка четыре по положению в потоке времени соответствуют моей родной второй половине двадцатого века. В двух третях высшим техническим достижением являются допотопные паровые машины и кремневые мушкеты. Кое-где до сих пор пребывают в блаженном неведении о том факте, что Земля вращается вокруг Солнца. Не без гордости могу сообщить, что те континуумы, где развитие исторического процесса ненамного отличается от того, который я до двадцати шести с половиной лет считал единственно возможным, являются наиболее развитыми в области науки и техники. К примеру, даже в довольно продвинутом мире нашего наварха первый космический корабль был запущен только в середине восьмидесятых — увы, не Россией; первое испытание атомной бомбы произошло в шестьдесят восьмом, напротив, в России; так и хочется сказать «увы», но не получается: именно в это время, как и в моем мире, мы крупно поссорились с Китаем. (А компьютеров там до тех пор и не придумали толком — на всю планету несколько ламповых чудовищ со смешным быстродействием.)
Правда, встречаются миры, достигшие весьма значительных успехов, где тем не менее развитие знаний пошло не тем путем, каким у нас. Таков, например, мир моей подруги Иветты Солсбери, где прогресс начали не механики, а алхимики. Впрочем, это не так уж важно. Пожалуй, важнее другое. Смею заверить — мир, хотя бы приблизительно напоминающий земной рай, мне не известен. Боюсь, такого просто не существует.