- Ну так совет им всем да любовь, пожал плечами Павел. - А я чем могу помочь, если все счастье уже состоялось?
- Да не состоялось оно! В том-то и беда, и наше, так сказать, общественное участие. Он разделся и ходит голый совсем. Анна Степановна густо покраснела.
- Кто, Фуат Мансурович? Так он, наверное, хотел получше исполнить супружеский свой долг! - высказала предположение Саша.
- Да не он, не он разделся-то! Вот в чем и ужас, - всплеснула руками Анна Степановна, - а прежний, Анатолий Владимирович.
- А он-то зачем? - Саша с огромным трудом сдерживала смех.
- Как он говорит из протеста и с целью наилучшей подготовки к концу света. То есть он, по его словам, так протестует против нового брака Марии Егоровны с Фуатом Мансуровичем и их совместного проживания в этой квартире. Жировка в этой квартире не разделяется, так как комнаты смежные и кухня маленькая. А приватизироваться по причине предстоящего распада семьи они не приватизировались. И вот он, то есть Анатолий Владимирович, ходит по квартире голый и говорит: Во-первых, я против вас протестую в форме, как Чучелина!” Так, что ли, ее зовут?.. опять забыла… ну, в Италии, в парламенте есть такая распутная депутатша, и ее все время показывают голую с плакатами, тьфу! Он и насмотрелся. - Она с осуждением посмотрела на бьющуюся в беззвучном смехе Сашу. Подавив истерический всхлип, Саша прошептала:
- Анна Степанна, а лет-то им всем сколько? Тридцать есть?
- Да какие там тридцать! О чем вы говорите?! Серьезные они уже люди, шестьдесят пять все справили.
Саша, закрыв лицо руками, начала сползать с дивана, а Павел, как бы размышляя над сказанным, отвернулся к окну, будучи тоже не в состоянии сдержать улыбку.
Анна Степановна, несмотря на явное недовольство несерьезностью слушателей, продолжала:
- Так вот он и говорит, что: Если эти итальянцы на эту развратную Чучелину с утра до вечера глазеют, то вы можете и на меня, ветерана труда в атомной промышленности, поглядеть от счастья в вашей молодой семье не убудет. А коли этот Фуат Мансурович с тобой, Манька, это Марья Егоровна то есть, на кухне чай пить брезговает, когда я, голым задом к вам поворотясь, свою холостяцкую треску жарю, то, значит, никакой любви к тебе в нем нет, а одна тяга к размещению на неприватизированной жилплощади”. Так-то. А еще говорит, мол, все одно сейчас конец света будет, и он якобы сам в подготовке его участие принимал и загодя разделся, чтобы на суд к Богу, значит, явиться в первозданном виде. - Анна Степановна отерла пот со лба.
- И вот моя просьба к вам… простите, как вас по имени-отчеству?
- Павел Ильич.
- Так вот, Павел Ильич, мне, как женщине и до пенсии моей юристу, неудобно как-то голому человеку объяснять, чтобы одумался. К тому же, муж мой против, чтобы я ходила, хоть и сам идти по причине своего собственного тяжелого характера отказался. Вы же поймите: общественность и товарищеский суд это все, чем мы можем помочь, нарсуд это дело не примет, так как он голый на своей жилплощади ходит. Если б он на улицу без трусов, простите, пошел, то это прямое, так сказать, хулиганство и оскорбление общественной нравственности, тут или на пятнадцать суток, или в психдиспансер прямая дорога, а дома мы можем только уговором или порицанием действовать, к совести его взывать. И все!
- А скажите, что он там про конец света говорит? - Поборов улыбку, Павел повернулся от окна лицом к собеседнице.
- Ой, глупости всякие! Вы у него и спросили бы сами. Я уж думаю, может, и вправду психиатрическую вызывать? Твердит, будто он какому-то главному масону атомную бомбу продал и сам в эти масоны хочет теперь записаться, чтобы все живое на земле спалить и дать Богу возможность по новой попробовать. Бред какой-то. И человек-то вроде почти непьющий. Ну что? Сходите, а?
- Хорошо, - ответил Павел. - Когда идти?
- Так хоть сейчас. Они дома все. Вдруг поможете людям…
Когда Анна Степановна и Павел спустились к квартире, где разворачивалась драма, Мария Егоровна как раз стояла в дверях и уговаривала войти Фуата Мансуровича. Тот, в свою очередь, войти отказывался и, сидя на корточках возле перил, курил "Беломор”. Глядя из-под дерматиновой кепки на полную, рыхлую Марию Егоровну маленькими колючими глазками, Фуат Мансурович недоумевал:
- Одно мне непонятно, как ты с таким человеком жизнь прожила, Мария? Объясни мне. - Мария Егоровна только разводила руками и плакала.
- Вот, познакомьтесь, - сразу вступила Анна Степановна, - мужчина наш новый жилец, Павел Ильич зовут. Он не прописанный еще, но сейчас это значения не имеет, главное, он человек культурный и с Анатолием Владимировичем готов поговорить.
- Ой, спасибо вам, только он… вы же знаете, Анна Степанна, какой он. Проходите, Павел Ильич, не обессудьте только, уж как получится. Спасибо вам. - Мария Егоровна провела Павла в глубь квартиры и показала на дверь кухни. - Вон там он. - Несчастная женщина, отвернувшись, приоткрыла дверь, давая дорогу Павлу.
В крохотной, заставленной неопрятными полками и шкафчиками кухне стояло два маленьких обособленных стола. За одним из них сидел абсолютно голый пожилой человек ничем не выделяющейся внешности. Редкими желтыми зубами он сосредоточенно лузгал дынные семечки и при этом любовно созерцал наклеенное на шкафчик изображение итальянской порнозвезды Чиччолины, позирующей с двумя голыми, равно как и она, подругами возле какого-то римского общественного здания. Анатолий Владимирович сделал вид, будто даже не заметил протиснувшегося к нему Павла. Закрывшаяся уже было дверь внезапно снова приоткрылась и на кухню просунулась пухлая, с нездоровой кожей рука Марии Егоровны, сжимающая какой-то синий комок.
- Толенька! Анатолий Владимирович! Ну одумайся, человек же к тебе пришел, - и она, не заглядывая внутрь, кинула кусок материи в сторону бывшего мужа. Это были сатиновые "семейные" трусы.
Анатолий Владимирович цепко схватил их костлявой пятерней и неловко вскочил из-за стола. При этом во все стороны, в том числе и на Павла, полетела семечковая шелуха. Не говоря ни слова, Анатолий Владимирович повернулся к двери и, демонически захохотав, изорвал трусы в клочья, после чего победно швырнул на пол обрывки синего сатина. За дверью раздались глухие рыдания бывшей жены и осуждающее тихое бормотание уже согласившегося пройти в дом Фуата Мансуровича.
Анатолий Владимирович смерил взором Павла Ильича, усевшегося без приглашения на трехногую табуретку, и изрек, гордо подбоченясь и протягивая руку в сторону Чиччолины с подругами:
- Ну, а я чем не парламентарий?
- У вас мало опыта общения с избирателями.
- Какого опыта общения с избирателями? - Анатолий Владимирович явно был обескуражен спокойствием и невозмутимостью незваного гостя.
- Как какого? Полового, разумеется! - Павел улыбался одними губами, взгляд его, тяжелый и пристальный, изучал чахлое тело и болезненное лицо оппонента.
- Да я этих избирателей… - Анатолий Владимирович изобразил непристойное движение.
- Сомневаюсь, - парировал Павел.
- А она, - он показал, что имеет в виду порнозвезду, - она да! И это им нравится…
Анатолий Владимирович не выдержал тяжелого взгляда гостя и медленно опустился на стул. С минуту они молчали, и что-то властное, подавляющее, проникшее в сознание старого больного человека вместе с неимоверным взглядом Павла, подтолкнуло его к откровенности с непонятно зачем оказавшимся здесь незнакомцем.
- Зачем она привела сюда этого татарина? еле слышно промолвил Анатолий Владимирович.
- А вы предпочли бы, чтобы она привела китайца?
- Зачем вы так говорите?.. Какая разница кого. Просто это мой дом, ее и мой. Мы прожили здесь тридцать лет.
Павел Ильич молчал.
- Она же сама знает, какой ценой я эту квартиру получил. Эх, молодой был, дурак!