«Это всё происходит во сне» – была первая мысль, которая сразу потерялась, стоило мне перевести взгляд вперёд. Там в центре пустыря сияло и извивалось оранжевое пламя, словно маяк, указывающий правильное направление. Я внезапно с отчётливо ясностью осознал, кому он светит «Мне, мне одному и сомнений никаких тут быть не может!». Я вернулся вновь на пустырь.
Словно между сном и явью я пополз навстречу огню. К слову сказать, меня в этот момент даже не посетила мысль простая – почему я по-пластунски передвигаюсь, когда могу свободно встать на ноги и спокойно подойти к нему? Повторюсь, всё происходило как бы, не совсем со мной, я был в этой пьесе скорее сторонним наблюдателем, нежели полноправным участником её. Утратив полностью над собой контроль желая только одного – скорее приблизиться к «Нему».
К чему конкретно я затруднялся дать хоть сколь внятное объяснение. Лишь ощущая в себе острую неоюходимость быть там… Не слыша, как завывает морозный ветер в ушах, не чувствуя ледяной поверхности земли под собой, не видя разбегавшихся в панике бомжей, точно узрев ожившего мертвеца. Ничего важнее для меня в тот момент не существовало на свете, кроме этого пламенеющего языка, его жара, его силы, его сути.
Я продолжал грезить наяву. И когда преодолев последние метры, разделявшие меня с ним не задумываясь, что делаю и о последствиях засунул руку прямо в середину костра. В горячее бьющаяся огнём сердце, ощутив разом всю ярость и мощь, заключённую в нём.
Как добрался я обратно домой не помнил. Пробуждение было тяжёлым, как никогда прежде до этого. Я еле сумел подняться на ноги, силы казалось, кто-то насосом высосал из меня все. Меня кидало из стороны в сторону, будто я изрядно накануне набралось, когда я тащился до туалета. Моча обожгла мою плоть, что я невольно застонал. Такой горячей, наверное, мог быть только кипяток один. Но ещё больше болела моя правая ладонь. Поднеся её близко к лицу, я замер, не веря собственным глазам: на ней отчётливо виднелся след от ожога. На всей поверхности от запястья до кончиков пальцев пролегало большущие алое пятно. В глазах у меня потемнело – я сразу вспомнил всё…
Шкала на моём ртутном градуснике обрывается на цифре 42. Но и без него я прекрасно знал свою температуру. К этой отметки стоило приписать двоечку и вот он очередной «скачок». Жар, не стихая терзал меня всю неделю. Принятая ванная со льдом, тоже оказалась бессильна помочь чем-либо. Моё пылающее тело растопило его за неполные четверть часа. На работу я больше не вышел, как и к врачам тоже не стал обращаться. И вообще, мне было глубоко наплевать на весь белый свет. Я чувствовал, что изменился, что отныне всё будет не так, как было прежде. Понимание это пришло спустя семь дней, которые я провёл, как в горячке. А на восьмой я открыл глаза на рассвете и с отчётливой ясностью понял это.
Сидя на продавленном кресле перед раскрытым настежь окном я слушаю мартовскую капель, переворачивая последнюю страницу своего дневника. Лёгкая усмешка блуждает на моих губах при воспоминаниях о моей прежней жизни. Я прощаюсь с ней молча и без сожаления, так как прощаются с детством повзрослевшие в раз дети. Старинные часы ушедшей в вечность родственницы бывшего приятеля отбивают полночь. Самое время.
Я медленно опускаю занимающийся синим пламенем дневник на ворсистый ковёр. Неспешно поднимаюсь на ноги и, не оборачиваясь, иду на выход. По пути мимоходом замечая в большом, овальной зеркале, как два пылающих огонька в районе глаз пристально смотрят на меня. Дверь сиротливо застывает, провожая постояльца в ночь…