В сумерках казалось, что говорит не Рыцаренок, а самый настоящий молодой рыцарь.
Косынка, у которого в голове была настоящая карта, заговорил как доподлинный купец:
- Сердце Мира не идеально круглое. В нескольких неделях пути будет залив, в него впадает судоходная река, по которой мы приехали...
- Да, мы можем наняться там тянуть баржи или грести вверх по течению. Дойдем до границ Чернокнижника и свернем. Пойдем, наверное, искать, где учат толковать законы. Или станем храмовыми служками.
- Или певчими.
- А ты куда, Бертран?
- К себе, в Вентадорн. Это по границам Гавейна Чернокнижника и на юго-восток. Мельник, ты с нами?
- Ну да.
- Тогда вы, парни, будете наниматься работать к мужикам. Мне этого нельзя.
- Что ж, пусть так. То-то повеселимся с бабами, и придурок с нами! А вот ты будешь пировать с дворянами, там-то девушек ни-ни...
- Решено. Идем к реке и потом по ней подымаемся.
***
Следующие два дня мы приятно прогуливались, прямо как на свадьбе Зеленого Короля. Кругом яблочные сады и луга, тепло и ясно. Бертран то и дело отпускал поводья, правил коленями, пел себе под лютню. Я сейчас их уже не помню, а тогда мне его канцоны и нравились, и не нравились одновременно - о том, например, как он сворует у всех дам их лучшие прелести и создаст себе самую прекрасную в мире Составную Донну; если прелестей хватит, то создаст себе целый гарем и раздарит его вассалам; дам, которым не хватило рук, ног или глаз, отдаст в монастырь. Или про то, как он любит воевать - вот стоят шатры, а вот уже рушатся стены, струится кровь, кони скачут по трупам - а ему все равно, из-за чего бы ни началась война, сражаться прекрасно. Арнаут и Гираут на ходу перебрасывались в орла и решку на пинки под зад коленом. Чулки знал свое место и брел позади, в пыли.
В день второй хозяйственные близнецы вынули из котомки бредень и натаскали рыбы в старице; на третий день я снял первым же выстрелом дикого селезня, а Чулки умело ощипал его. Потом у Бертранова меча безнадежно треснула перевязь, и он прицепил его к седлу.
А потом мы пришли в проклятые земли. Это узкая полоса между пригородом и землями свободных крестьян, а живут в ней изгои и разбойники. Поэтому я не разбирал лука, Бертран убрал лютню, а близнецы держали руки поближе к ножам. Но тропы были пустынны и вроде бы не опасны, и к вечеру мы вышли к довольно большой реке.
Собирался дождь, но к утру или позже. По небу протянулись струи перистых облаков, после заката его затянуло сплошь. Росы почти не выпало.
Всех клонило в сон. Мы развели огонь, приготовили ложе из веток, стреножили и расседлали коня, а потом натянули куртки - кто кожаную, кто вязаную. Только Чулки, казалось, не мерз, не замечал ни ветерка, ни влажности. Ужинать мы не стали и повалились спать. Первую смену - часа два - на страже оставались Арнаут и Гираут - по отдельности они ничего не сделали бы, растерявшись.
Стоило мне заснуть, и они растолкали меня и завалились сами. Костер мы развели небольшой, лишь бы не промерзнуть. Конь пасся под деревьями, дремал. Я ушел к реке - чуть выше в нее впадал широкий спокойный ручей с ледяной водой, а ниже она резко перегибалась, образуя омуток. Я сидел, слушал себе воду и думал в дреме о том, какую бы там мельницу мог построить мой отец. Звезды были едва видны за пеленой облаков, но что-то о времени понять было можно... Конь почему-то временами всхрапывал, но зверя слышно не было, и я, не очень привычный к коням, не понимал, что же его беспокоит. На всякий случай я подкормил огонь, сделал пламя поярче и взял на колени лук.
Так прошло два часа - и ровным счетом ничего не случилось. Моя воображаемая мельница строилась и перестраивалась, а отец критиковал ее. Конь тихо переступал копытами. Парни храпели. Кое-как сориентировавшись в небе, я растолкал Чулки. Он протер глаза, противно заскулил и ушел к костру.
Утром меня разбудила песня синицы, похожая на неприятный резкий и непрерывный звон. Значит, было уже довольно поздно - светло. А Чулки? Он лежал спиной к костру - видимо, спал. Я подошел и легонько пнул его меж лопаток - и тут увидел обрубок шеи в луже крови, как в студне. Он так и лежал - в распахнутой сутане, под которой ничего не было, в пестрых вязаных чулках, которые были ему узки и коротки. Безобразная голова откатилась от костра, недалеко, в ложбинку. Значит, он занимался детским грехом, смотрел в огонь - летели мои мысли, - а потом кто-то незаметно подошел сзади и отсек ему голову. Этот кто-то долго нас караулил, тихо шел следом, а потом...
Где конь? Тихо. Коня нет, валяются стальные путы - кто-то перекусил их каким-то инструментом. Нет росы, не видно следов, ни конских, ни человеческих. Нет ни щита на дереве, ни седла, ни меча. Сначала меня вырвало, потом я упал на колени у трупа и заорал.
Сзади оказался Бертран, не снимавший лат. Он пошевелил труп, потом потрогал голову за челюсть.
- Окоченел... Поздно.
Тут подошли близнецы, оба сразу. Бертран первым прибежал к реке. На песке отпечатались только конские следы - значит, конокрад был один и переправился на тот берег верхом.
Бертран врезал мне под дых, очень сильно.
- Зачем заставил стеречь его, кретин, ослое...? Где мой меч, где щит, где конь, ты, скотина деревенская, мужик вонючий?!
Я медленно встал и разогнулся:
- Ты сам, - прошипел я, - оставил свой меч, Рыцаренок...
- Я-а?!
Он избил меня так, что голова к полудню раздулась, как горшок, а нижняя половина носа навсегда съехала на сторону. Он меня бил, а я, дурак, все вставал и при этом не смел ударить дворянина, как и положено пусть богатому, но все же крестьянскому сыну. Я все вставал и вставал - боялся, что он меня утопит, если останусь лежать или потеряю сознание.
Арнаут и Гираут тем временем соорудили из нашего ложа плотик и спустили на нем покойника вниз по течению; претензий к ним за то, что не защитили меня, следовательно, и быть не могло.
Потом он долго еще меня не замечал, и я его тоже. Был бы нам не нужен воин-проводник, я б зарезал его ночью или пристрелил бы, если б он снял колет, прямо в спину.
***
На время я занял место раба. Голова моя болела, нос не дышал и глаза почти не открывались. Я тупо шел за близнецами, иногда клал руки им на плечи, делал на привалах, что говорят, слушался всех, как злой дух из масляной лампы. Косынка взял мой лук и охотился, а его брат рыбачил. А потом, когда мы вышли из проклятых земель в свободные, я смог приоткрыть глаза. Моя черная рожа к тому времени стала иззелена-желтой с багровыми круглыми пятнами и покрылась редким бесцветным пухом там, где это полагается по естеству.
В свободных землях население очень пестрое - там есть и вольные землевладельцы, и хлебопашцы, живут там и дворяне со своими арендаторами, богатые и бедные. Я предпочел бы останавливаться у себе подобных, и Бертран тоже - у подобных себе. Наш переход до первого дворянского гнезда оказался длинноват. Не успев отдохнуть, Рыцаренок отправился с визитом к хозяевам земли, а мы трое - на огород к управляющему. Весь день мы наполняли и наполняли огородные бочки водою из пруда. Меня, избитого, считали нерадивым рабом, а братцы-бобрята часто присаживались отдохнуть и поболтать. Но у меня не было сил ни обижаться, ни восстанавливать равенство. К вечеру мы заработали каравай хлеба, кусок сала, большой пучок зелени и кувшин пива - сам кувшин надо было возвращать; на огороде все еще оставалось несколько пустых бочек.