Подошел довольный Бертран - ему в дорогу дали жареную курицу, подарили почти новые еще крепкие сапоги из конской кожи (свои старые он теперь отдал Косынке, который так и шлепал по лесам в веревочных сандалиях). Курицу, зелень и часть хлеба мы съели, пиво выпили, а сало и остаток каравая Сумочка припрятал на потом.
Как водится, мы уселись в кружок обсудить дела.
- Вот что, - начал Рыцаренок, - Ты, Мельник, должен мне хотя бы коня.
Он вздернул меня за грудки вверх и тряс, как-то странно кряхтя. Я висел и впервые в жизни и правда чувствовал себя Мучным Червем.
- Где хочешь укради, или я тебя продам!
Сумочка аж прикрикнул:
- Бертран, столько за него не выручить, успокойся!
- Тогда будешь мне должен - свою мельницу, Мельник!
- Хорошо, хорошо, он заплатит, когда сможет...
- Мне надо сейчас! Понимаешь, ты, мужик, как я без коня должен воевать, а?!
- Бертран, Бертран, я сделаю!
Он отвязался наконец, но еще долго сидел, пофыркивая, на корточках и злобно смотрел на всех нас. Хорошо хотя бы, что он обратил на меня внимание, и ситуация хоть чуть-чуть разрядилась.
Воровать коня прямо здесь было немыслимо. Поэтому только на следующем вечернем привале я забрал у Косынки лук и пошел на разведку. В этой деревне занимались мясными телятами, пользовались волами и ослами, коней же я пока не видел. Но к вечеру из дома старосты погнали в ночное жеребую рыжую кобылу и вороного мерина. Сопровождали лошадей два мальчика, оба сильно моложе меня - рыжие и кудрявые. Они радовались, что их отпустили ночью, позволили не спать, и никто не будет ругать их, если они будут купаться или рассказывать всякие ужасы и непотребства.
Я незаметно шел за ними - не за кустами вдоль тропы, а просто позади, по своим делам. Проводив коней через перелесок к речке и лугу, младший мальчик ушел, а старший повел коней в воду и несколько раз окунулся сам. Я же кружил и кружил на границе луга и леса, якобы подстерегал кого-то. Мальчик видел меня и не боялся. Потом я сделал вид, что ушел, и спрятался в кустах; положил на колени натянутый лук и стал чего-то ждать.
Когда наступили сумерки, к парнишке пришла девушка в платье чуть ли не из мешковины и в розовом старом чепчике. Девушка эта казалась сильно старше - и вроде бы ребенку она не сестра. Непонятная девица принесла узелок с едою. Я думал, она уйдет - но она осталась на ночь. Кто она ему - боги знают. Может быть, невеста - в деревнях женщины частенько берут себе мальчишек, чтобы мужей хватило наподольше. Или тетка...
А я сидел и боялся. Холодная тревога могла бы меня разъесть изнутри, а я должен был быть неподвижным. Всем известно, что солнечный охотник Передир в облике кентавра (у нас его все еще называют Локсием) следит за охотником, и тот, кто вышел на охоту, сам становится добычей. А при Луне охотиться вообще нельзя из-за убийственного гнева его сестры, девственной матери лесных зверей.
Так вот, я сидел и думал, что понимаю, как действовал наш конокрад. Парнишку я мог бы напугать или как-то обмануть и увести коней, но вот девушка... Уводить коня - нам - чистое безумие, заподозрят прежде всего странников. За это толпа разорвет не только меня. Пусть в этой деревне не рассмотрели моих спутников, но мне-то что до этого? А если я убью ребенка или девушку? Убьют, как-нибудь еще хуже. Вот что значит быть добычей Локсия! Да и ночь: жеребая кобыла Бертрану не подойдет, а мерина почти не будет видно при свете ущербной Луны. Значит, надо подождать хотя бы до предрассветных сумерек. Это недолго, сейчас заря с зарей встречаются. Я снял тетиву и спрятал лук до утра, после чего Локсий отвел от меня ужасающий взор.
Я думал, что девушка соблазнит мальчишку - для этого, мол, и пришла, но такого не случилось. Они поели, кони спокойно паслись. Он несколько раз ходил поплескаться к реке, а она стерегла огонь. Потом они сидели рядом и что-то друг другу рассказывали. Я не слышал или не понимал ничего - ни соловья, ни треска огня, ни тех шумов, что производят лошади. Я только видел.
И до рассвета оставалось все меньше, надо было на что-то решиться. Я вновь натянул лук и все сидел, то накладывая, то снимая стрелу. Мог бы испортить его, но не испортил. Мой лук туже и больше охотничьего, но не такой большой, как у воинов на крепостных стенах; бьет он мощно, стрелы длинные. Жалко мальчишку и девушку - но и стрелять по ним нельзя, кто-то непременно спасется.
Вообще-то, деньги у меня были, два заветных золотых в поясе под рубахою; мне тайно дала их матушка из своего приданого. Их хватило бы еще на два года обучения в Храме и, может быть, хватит заплатить хотя бы за несколько недель в Салерно. Это мой последний надел - и если я отдам их, то год или больше мне придется быть почти рабом, и я не знаю, сколько зарабатывают поденщики на побережье. Да и обидно было просто так их отдать этому спесивому Рыцаренку, который даже меча не уберег...
И тут то ли Локсий, то ли кто другой снова стал выслеживать меня. Я его не слышал, но спиною чувствовал, как кто-то огибает меня сзади - не сверху, а по земле. С зарей на другом краю неба, над заливом, очень далеко, заиграли зарницы и сполохи, а потом прошел за горизонт огненный столп; девушка и мальчик, как и я, смотрели вдаль, а кони замерли.
Столп ушел, а свет его ненадолго остался. И тут кто-то высокий и черный широко шагнул из-за моей спины к караульщикам. Я, не думая, выстрелил, и он упал. От щелчка тетивы и падения тела парнишка с визгом отскочил в лес, а девушка бросилась за конями. Еще я видел. как дрожит моя торчащая стрела, а потом сумерки сгустились. Девушка отозвала ребенка, они вскочили на лошадей и ускакали.
Я сидел у брошенного костра, ждал рассвета и распарывал пояс. Когда обсохла роса, рассмотрел убитого - это был черный волк с выгоревшими до рыжины боками, и даже не очень большой. Но я-то видел, как он приближался к сидящим, стоя на двух ногах! Он был высоким и плечистым.
Меня же охватило облегчение - не радостное, а грустное и постыдное. Я чуть не стал убийцей ребенка и конокрадом - ради Бертрана и чувства долга. А потом, не убереги меня огненный столп и оборотень, что бы я тогда сделал? И мне было очень жалко денег и времени, которое я растрачу на заработки. Так что Бертрана ненавидеть я не имел права, потому что был перед ним виноват.
Я собрал с волчьих боков невыпавшие колтуны - он еще не перелинял; говорят, тот, что сжует шерстинку оборотня, станет незаметным. А что, если я сбегу? Долг-то все равно останется, платить будет отец...
Волка я убил в самое сердце - но стрелял-то не в бок ему, а в спину... Вытащил стрелу, чтобы не возникло вопросов, для чего именно я ночью охотился на оборотней - по счастливой случайности или промыслу Локсия это оказалась та единственная стрела с серебряным наконечником из жертвенного ножа, которую дед подарил мне как раз ради таких случаев.
И я вернулся, по-детски неся в кулаках деньги и оборотневу шерсть. Протянул кулак с деньгами Бертрану и еле-еле разжал пальцы: