- Сказывай, - растерялся я.
Мы взяли по рыбке, пошли вниз по течению, к деревне и сгрызли их на ходу.
- Ну, сначала про то, что дальше у людей был неурожай, они и ограбить могут.
- Да чего с нас взять-то?
- А в рабство не захочешь?
- Погоди-ка, а что еще?
- А куда вы идете?
- Сначала к заливу, а потом вверх по реке.
- Хотя бы не ходите через лес!
- Не темни, в чем дело?!
- Ну, у нас об этом не говорят... Но в лесу нашли недавно трупы - вроде бы паломники и зеленые рыцари поубивали друг друга...
- Да, такого прежде не бывало...
- Ну да, ведь Зеленый Король погиб.
- Кто вместо него?
- Не знаю. Говорят, сама Броселиана поехала к дочери и внучке, к хитрой Моргаузе, так что защитить вас будет некому.
- А скажи, почему свет небесный и сейчас такой прозрачный?
- А вот как погиб Зеленый Король, иногда бывает - все при этом свете видно, и не слепит он.
- Вроде бы это хороший свет, добрый...
- Ладно, - углядела она толстуху с мешком почти на самом горизонте, - я побежала, а то бабка увидит... Передай своим, что я сказала. Решайте сами, а я свое дело сделала.
- Спасибо, Солнышко!
Она убежала, а я пошел к своим.
Сумочка и Косынка храпели в предбаннике на тулупе. Пиво они не допили, и его отхлебнул я - рыба, хоть и несоленая, вызывала жажду.
Солнышко прибегала на минуточку еще раз - передала еды и поцелуй. А потом, когда роса уже высохла, на коне приехал радостный Бертран. Я услышал его издалека - в придачу ему подарили и лютню. Он ехал и распевал новые куплеты про Составную Донну, весьма почтительные. Меча у него не появилось, а конь был сер, сухопар, высок, с отрубленным ухом и под крестьянским седлом.
- Смотри-ка, купил!
- Ага. Этот конь хотя бы участвовал в боях, слава богам. Его зовут Гром. Но он старый. Меч вот у барона только один, жалко. И военное седло тоже...
Я передал Бертрану то, что сказала Ягодка. Мы разбудили близнецов, Бертран предупредил и их, но мы так ничего и не решили. Мне показалось, что Рыцаренок то ли завидует, то ли что-то скрывает, то ли чего-то стыдится. Я ждал, что он снова станет мрачным и задиристым и больше не мог доверять его хорошему настроению, как бы ни хотел этого. Думаю, я сам мог обидеть его таким недоверием.
***
Мы двинулись к заливу прежним путем. Пусть Бертран пел своему коню: "Ты Гром, ты Громила, покажи свое имя, растопчи врага!", а тот только ухом дергал: "Слушаю, дескать", близнецы хихикали, а я вспоминал милую ночь, но судьба уже раскрывала пасть, чтобы нас проглотить.
Мы попали на волнистую проплешину между хвойных перелесков и болотцем. Горизонта видно не было, и нам за каждым пройденным холмом открывался новый, точно такой же. Заведет куда-нибудь холмистый, словно покрытый девичьими грудями луг, потому что всегда любопытно - а что же там, за следующим холмом, не откроется ли что-то совсем новое, невиданное? Но коварные холмы, травяные груди, остаются холмами, местность не меняется очень долго, а местами она оказывается превращенной в лабиринт невысокой порослью новых сосенок.
Только встало солнце и закрепилось на небе, как Бертрану уже наскучило странствие по волнам земли. Он предложил забраться на самый высокий, по его мнению, холм (а на самом деле просто очередной) и осмотреться. Он тронул коня, и тот пошел рысью, удобной и какой-то расчетливой. Конь скакал, Бертран громко пел новую альбу. Если Бертран поет, значит, он не опасен, и мне это надоело. Серый конь выписывал змейку меж холмов, а всадник пел нежно:
- Нас утро встречает прохладой:
Увы, расставаться пора!
Прекрасная Донна, не надо
Со мною сидеть до утра...
Он выпугнул пару луней, и они, бледно-дымчатые, теперь ныряли в воздухе и старались напугать его тревожным и резким писком. Всадник выбрал холм, альбу превратил в боевую песнь:
- ... Судьба уже пасть разевает -
И сердце, и боль -пополам!
Всегда и вечно правая,
Бодрит меня.
Вернусь к тебе со славою
На склоне дня!
Он надолго застыл на холме. Я будто бы видел его лицо в лицо. Негустые прямые волосы были теперь подрезаны чуть ниже угла челюсти и лежали неподвижно, как богатый траурный платок. Я помнил - светлые глаза у него слишком выпучены, и левый как-то укатывается в сторону, чуть-чуть от линии взора. В своем костяном доспехе он был как молодой Араун, собиратель мертвой плоти.
Близнецы присели на ближайшем теплом склоне, пощипывали клубнику. Как зверьки. Оба будто в рыже-сереньких шапочках - у Косынки короткая шерсть растет прямо вверх, как у крота, а у Сумочки гладко лежит и блестит, словно у выдры.
Я при Бертране похож на Пуйхла. Такой же раб, бледный, бесцветный и безвольный... Я сидел оцепенело-лениво и медленно, беззлобно думал о том, как же он, злыдень, и эти два глупых звереныша мне надоели.
Бертран вернулся галопом, старый конь опять шел красиво и быстро. Оцепенение отпустило и меня; братья-грызуны тоже бросили свою клубничку и подтянулись.
- Броселиана там! - махнул он рукой куда-то по течению золотого утреннего света, - Есть длинная цепочка озер, мы сейчас идем параллельно последнему, Подметке. Оттуда выходит короткий речной рукав до залива. В холмах живут овечьи пастухи, это еще день пути, так что неурожай нам сегодня-завтра не опасен!
- Ладно, - согласился Сумочка, - может, хоть сыром разживемся.
Сыром мы и в самом деле разжились. Вечером с холмов потекли стада, как грязные талые воды, а мы остановились на ночлег у дряхлой пастушки; теперь она занималась лечением мелкой скотины. О том, что делается за пределами холмов, она ничего не знала.
Это был последний мой безмятежный день.
***
Когда снова начались территории земледельцев, стало много хуже. Милостыню странникам там не подавали - года три назад завелся в полях какой-то куська-жучок, он подгрызает корни злаков и опасен почти как саранча. Похож вредный жучок на божью коровку, только не блестит и пятнышек на нем нет.
Вроде бы и куськи этого уже не стало, а хлебом все равно не делились. И солнце не светило больше, ушло во мглу, что никак не могла разрешиться дождем. Права на пернатую дичь и зверя принадлежали двум братьям-баронам, для которых охота стала почти единственным источником мяса. Они браконьера повесили бы, предварительно распоров ему жадное брюхо. Можно было натаскать по ручьям рыбьей мелочи; близнецы, которых мы прежде не принимали всерьез, не давали нам бредня ни за что и обеспечивали компанию только сами. Они, по сути, нерасчетливые дети, гнались за быстрым уважением, а потому почти сразу же стали важничать. Бертран чувствовал себя так, словно его сунули в огромные тиски и неумолимо сжимают со всех сторон; даже Гром, конь выносливый и умный, перестал его радовать. Рыцаренок был озабочен отсутствием меча.
Ближайший городок с базаром находился в трех днях пути, в землях Гавейна-Чернокнижника, но продавали там оружие либо самое дешевое, предназначенное для крестьян, либо дорогое, турнирное. Зная об этом, Бертран мрачнел. В первой же деревне он направился к кузнецу, а мы остались на лугу, под небольшим стогом новой травы.
Вскоре подошла ватага. До осени местные парни таскают баржи на рукавах меж озерами и вверх по главной реке. И эти, с полотенцами на шеях, видимо, направлялись туда же. Их главарь, не переставая щелкать орешки, подозвал нас жестом. Я чуть раньше успел припрятать под стогом лук и колчан и сейчас подошел к ним, не вынимая ножа. Их предводитель был плечист и сутул, казался телом уже не парнем, а мужиком, но лицо его бороденкой еще не обросло. В любом случае мне пришлось бы худо; местные парни, хоть и невысокие, и неуклюжие, созревают рано.