— Людмила Григорьевна, почему грустно, когда плохо пахнет?
— Потому что ты мальчик тонкий, чувствительный, — с улыбкой произнесла она, подняв добрые карие глаза. А потом вздохнула, погладила его по голове и добавила: — Нелегко тебе будет жить, Вадик.
Вечером после полдника Вадику во что бы то ни стало нужно было продолжить разговор. Он дождался, когда воспитательница освободится, и хотел было подойти. Но тут подскочил Юра-маленький и выдал новость:
— Я чё узнал-то! Секи: есть немцы и ненцы. Немцы плохие, потому что наших убивали на войне. А ненцы хорошие, потому что оленей пасут.
Пока они всесторонне обсудили эту тему, воспитательница ушла далеко. И Вадику пришлось идти за ней до самого «страшного» забора, куда ходить дети опасались. Потому что за тем забором жила овчарка. Никто ее не видел. Только знали все, что она злая-презлая, потому что рычала, как гром, и лаяла, как противотанковая пушка. И все-таки превозмогая страх, Вадик шел вдоль розовых кустов туда, где на лавочке присела с книгой в руке любимая воспитательница.
— Людмила Григорьевна, — шепотом позвал мальчик, осторожно пригнув колючую ветку с огромным розовым бутоном. И замер. Добрая, красивая, любимая — она плакала! Розы одуряюще сладко пели что-то зовущее, как рожок пастуха. Птицы на ветках деревьев на все голоса верещали от счастья. Пчелы гудели, бабочки порхали. На синем небе ярко сияло солнышко!.. Никто ее не обижал, никого рядом не было, даже страшная собака молчала — а она плакала. Тихо, жалостно, грустно!..
Через день она не вышла. Осиротевших малышей грубо погоняла голосистая Бабзина. Всезнающий Юрка-маленький долго увивался среди воспитательниц и поварих, наконец, разведал и сообщил группе следующее:
— От Людмилы Григорьевны муж ушел. Какой гад!
— Точно, гад! — согласились все как один. Такую тетеньку бросить! Девчонки сразу хором заревели. Нюни!.. Мальчишки — тоже, только каждый в одиночестве, в розовых колючих кустах, где сладко пели огромные бордовые бутоны. И никто их не мог понять. И никто не мог утешить.
… Говорят, смешно вспоминать детство. Нет, не смешно. Там — корни нашей взрослой жизни. Оттуда все растет. Если нужно что-то понять, обратись к детству — оно не обманет, оно объяснит. Вадим вдыхал аромат цветущей черемухи и неотрывно глядел на ярко-алый поплавок. Время утреннего клева уходило. Несколько раз крупные лещи всплывали к поверхности, кокетливо выставляя на обозрение блестящие серебром упитанные бока, издевательски хлопали сильными хвостами, но дорогущую канадскую наживку игнорировали. Ну, и ладно, плавайте господа патриоты, брезгующие заграничной наживкой, плодитесь и размножайтесь. Он оставил в зарослях осоки складную удочку и налегке пошел в сторону леса.
Да, с детства Вадим стремился к красоте и правде и отвращался от уродства, лжи и зла. Первое приводило в восторг, второе же — в уныние. Много раз приходилось ему принимать маски за лица, «воспитанное» скрытое зло за доброту — и потом сильно переживать разочарование, как предательство.
Однажды в гости к отцу проездом с симпозиума заехал бывший ученик. Веселый такой лысый очкастый дядька! И звали его необычно: Ярослав. «Как, как?» — «Яростный и славный!» — «Здорово!» — «Знай наших». Вадика новый взрослый друг всюду таскал с собой и мороженое с пирожными покупал. «Сколько это ваше удовольствие стоит? Всего двадцать две копейки? За так задешево и на тебе — детское счастье!» За это получал Ярослав от строгой мамы вежливые, но внушительные «нагоняйчики». Вадик, не имевший пристрастия к сладостям, безотказно принимал подношения, но за искреннее стремление доставить радость тихо любил Ярослава.
Мужчины подолгу разговаривали под сухое вино за столом на веранде. Обсуждали новости физики твердого тела и органической химии, философии постмодернизма, феномен Феллини, мистику Тарковского, искусство чиновничьих подковерных интриг. Вадику позволялось сидеть за столом и — когда спросят — высказывать свое мнение. При этом взрослые мужи слушали мальчика с уважением, а иногда с восторгом, удивляясь простоте детской логики.
— Как вы полагаете, коллега, — обращался смешливый Ярослав к мальчику, — стоит нам выйти на замминистра, чтобы пробить дополнительные три ставки на кафедру?
— Зачем?
— А чтобы с этих ставочек прибавить всем ученым сестрам по золотым серьгам.
— Нечестно это, — крутил большой головой Вадик. — Мне не нравится.
— Вот так! — хлопал пухлыми ладошками по коленям интриган, гася улыбку. — Придется прислушаться к мнению народа. Имея в виду, что он всегда прав.