Николай Троицкий
ИДЕТ ЧЕЛОВЕК…
Новеллы
ВЕРЕ
ЛЮДИ
Слепой стоял на улице. А люди шли. Разные: старые и молодые, богатые и бедные, мужчины и женщины. Шли и не замечали слепого.
Может быть, они были незрячие?
Слепой играл на скрипке элегию Массне про ушедшую белую и невозвратную весну. А люди шли и не слушали его игры.
Может быть, они были глухие?
Слепой играл и думал. У его ног на тротуаре лежала шляпа. Перед его слепым взором рисовалось, что в нее сыплется струя светлых и звонких монет. А люди шли и никто, хотя бы малым, не поделился с ним.
Может быть, они ничего не имели?
Слепой играл закрыв слепые глаза. А вокруг бурлила жизнь: сплошным потоком двигалась людская толпа, тысячи автомобилей неслись по улице, в воздухе летели аэропланы. Ровный и стойкий городской шум прорезывался гудками или человеческими выкриками. Это была поступь современной жизни. А над всем светило Вечное Солнце.
Слепой закончил играть. Он улыбнулся и актерски поклонился шедшим. Затем нагнулся и стал осторожно трогать тротуар, отыскивая шляпу.
Кто-то ее услужливо поднял и передал ему в руки.
ОШИБКА
Он летит на аэроплане. Четыре кресла повернуты так, что образуют купе. Когда он садился купе было свободно и он занял там место.
Он хотел быть один. Сидел и думал. Внизу плыла суетная и грешная земля. Здесь было ровное гудение моторов. Он как бы оторвался от земных тревог и чувствовал себя отрешенным от всего. На душе было неясно, но мирно.
Он — это был я.
На следующей остановке вошло двое. Они заняли места против меня. Первый — старший был, явно, начальником и что-то начал говорить подчиненному. Говорил тихо, но в его голосе была нравящаяся жизненная уверенность.
Но я не слушал говорившего, потому что все, чем я владел — и духовное и физическое, сразу же восстало против второго. Он был молод, красив и самоуверен.
Слушая начальника, он в то же время рассматривал меня — как вещь. Покончив с осмотром моего тела, он бесцеремонно уставился мне в глаза и улыбался. В его лице, взгляде, позе, во всем, во всем было одно — превосходство надо мной. Я был для него подопытным животным.
Я не мог сдерживать себя, мною овладевало бешенство. Он продолжал в упор смотреть на меня.
Он и не подозревал, что всю мою предыдущую жизнь, начиная с детства я был, вот, таким подопытным, каким он видел меня. Это было в стране тирании и насилия над человеком. Вот такие же, как и он, били и пытали меня по тюрьмам, унижая во мне все человеческое.
Так было долго. Но счастье улыбнулось мне и я оказался в стране свобод.
Я был для него подопытным животным, а он для меня, как на ладони, оголенным во всем своем ничтожестве. Я хотел все это ему сказать, но из горла вырвался только хрип. Это окончательно расстроило меня. Поднявшись я перешел на другое свободное место. Откинувшись на спинку кресла, я сидел, закрыв глаза. Руки мои слегка дрожали.
Самолет подрагивая шел на посадку. Он тронул землю, слегка оттолкнулся и покатился, снижая скорость.
Пассажиры выходили. Почему-то не глядя на меня, вышел и мой антипод. Когда он исчез в двери, ко мне подошел его начальник и, наклонившись, тихо сказал:
— Я все понимаю. Простите, пожалуйста, нас…
…Вот и опять случилось в жизни так, что я увидел только грязное и не рассмотрел рядом с этим Человека.
ТОЛПА
Весна. Деревья только что начинают распускаться под действием теплого в меру солнца. Сегодня в парке многолюдно.
Художник рисует. В самодельном ящичке лежат краски. В руках палитра. На полотне что-то непонятное.
Он часто задумывается и смотрит вдаль. Затем быстро-быстро кладет мазки. Но ни парка, ни деревьев, ни реки на которые он так пристально смотрит, на картине нет. Там какой-то сумбур цветного движения.
Вот он в радостные и светлые тона мазнул черным. Задумался опять. И вдруг резким и решительным взмахом положил через все полотно желтую изломанную линию, расколовшую, начавшие мрачнеть, цветовые скопления.
Уже несколько человек стояло невдалеке от него. Наблюдали. Слышались тихие фразы:
— Ничего не понятно!
— Да это он так, что Бог на душу положит.
— Так чего же он смотрит куда-то? Рисуй, что видишь.
— Нас за дураков считает.
Художник обернулся. Положил палитру и сказал просто и хорошо:
— Совсем не так. Я рисую для вас, для людей. Если вы хотите иметь то, что видите, так на это существует фотография. А мы, художники, должны передать вам жизнь, прошедшую через нас, через наше творческое видение.