Невидимая тень главного шамана всего этого сложного комплекса — режиссера — стоит над всем показываемым. Это его гений, его талант, его изощренный ум, как компьютер, комбинирует, координирует все, предоставленное ему, в законченный вид. Он диктатор всего, начиная от светового пятна до изгиба тела актера.
Идет концерт.
Конферансье, с плохой дикцией, представляет каждого артиста и каждый артист звезда!
Доминируют безголосые певицы и певцы, рассказчики, попавшие на сцену по протекции, незрелые музыкальные ансамбли молодежи с претензией на пение. И многие, многие другие.
Все без исключения, при исполнении, подергиваются в эпилептических движениях. Каждый артист норовит выбрыкнуть нечто, что затмевало бывшее до него. Большинство тянет заключительную ноту пения до явного изнеможения. Другие дрыгают ногой или рукой в стороны, непредусмотренные анатомией человека. Иные производят постельные движения тела. Один вращает правым глазом… И все, видимо, не понимают, что в погоне за трюками они потеряли истинную суть театрального искусства.
Годами натренированная и прирученная печатью, рекламой, отзывами авторитетов публика дружно аплодирует. Она и не подозревает, что перед ней проходит блестящая сатира на нее, на общество, на театральное искусство, на актеров и на создателей всего этого мишурного, никчемного и дешевого великолепия.
В пятом ряду сидят трое. Совсем молодая девушка полна экстаза от всего происходящего на сцене. Юноша, сидящий слева, держит нежно ее руку в своей руке. А справа сидит мать.
После окончания одного из номеров, когда в зале не смолкали неистовые аплодисменты, дочь повернулась к матери и почти выкрикнула:
— Мама! Разве ты не видишь, как это замечательно. И как все это ново для меня!
Мать грустно улыбнулась и, молча, кивнула головой. Но глаза ее были глазами Мадонны, скорбящей о настоящем и будущем человечества.
ИСПРАВЛЕНИЕ
Он был таким же, как и все, как и миллионы других людей. Хотя, может быть, это и не совсем верно. Он был немного странным и окружающие не всегда понимали Его. Все знали, что Он никуда не ходил, кроме службы, которая велась Им очень исправно, и небольшого ресторанчика, где Он обедал и ужинал. Все также знали, что остальное время Он проводил у себя, в своей единственной комнате в старом доме на окраине города. Но из-за этого-то и шли разные сплетни, догадки и насмешки. Верно было лишь то, что в комнате Он жил своей, иной, немного особенной жизнью. Нелюдимый и замкнутый, Он все же искал дружбы. И эту дружбу Он перенес на предметы, находившиеся в комнате. Он обращался с ними, как с живыми.
Растапливая маленькую чугунную печку, Он говорил с ней:
— Ну, что же ты капризничаешь и не горишь? Разве не чувствуешь, что у нас в комнате холодно? Нехорошо, надо быть послушной и делать, что тебе говорят.
А когда дрова в печке разгорятся, Он, оглядев ее своими близорукими ласковыми глазами, добавит:
— Вот видишь, как просто. Теперь теплее станет.
Или же подойдет к единственному цветку, стоящему на сломанной табуретке, и скажет:
— Э, брат, да ты пить хочешь! А почему же молчишь, не говоришь ничего? Так, ведь, и засохнуть можно.
И пойдет за своей белой кружкой без ручки, принесет воды, польет цветок, а потом долго и внимательно рассматривает листья, снимает с них соринки или стирает пыль.
На столе у Него стояла тяжелая статуэтка — обнаженный человек, охватив руками камень, лежал на земле в безмерной скорби. В дни неудач и невзгод или же в дни грусти, которая так часто навещала Его, Он подходил к статуэтке и, ласково гладя ее по голове, тихо говорил:
— Все плачешь? Да, друг мой, на свете тяжело — горя много. А все-таки в этом мире есть и радости. Только их надо видеть, дружище!
И уставясь в одну точку, Он подолгу стоял и думал о чем-то своем, никому не известном.
Так и шла Его одинокая жизнь — комната да служба, служба да комната.
Жизнь шла. Времена менялись, но этого Он как-то не замечал.
Однажды сидевший против Него и знавший Его лет двадцать сослуживец, который по своему мировоззрению считался передовым и занимался какой-то общественной деятельностью, уставясь на Него белесыми глазами, спросил:
— А скажи, пожалуйста, что же ты все-таки делаешь дома?
— Думаю, — коротко ответил Он.
— О чем же? — снова спросил сослуживец.
— Обо всем.
— Ну, а все же? — настаивал на своем спрашивавший.
Тогда Он поднял голову от бумаг и, глядя куда-то вдаль, спокойно и задумчиво сказал:
— Трудно ответить. Пожалуй, чаще всего я думаю о ценности человеческой жизни.
— О чем?! — удивленно приподняв брови, переспросил сослуживец.
Он помедлил и ответил:
— Я думаю о том, какую ценность имеет жизнь.
Сослуживец хмыкнул и углубился в толстую бухгалтерскую книгу. Потом, оставшись один, вынул небольшой листочек и сделал на нем какие-то заметки.
Ночью в комнату Одинокого постучали. По приказанию вошедших Он наскоро оделся и направился к выходу. Около двери Он повернулся и, оглядев все своими добрыми глазами, тихо сказал:
— Прощайте!
И ушел… в исправительное учреждение.
От чего Его хотели исправить, Он так и не узнал, потому что там вскоре умер.
SCIENTIA GLORIA MUNDI
Университет. Посредине площадь — зеленая, изрезанная пересекающимися и расходящимися во все стороны дорожками. Площадь обступили здания — факультеты. У каждого здания свое лицо.
Здесь инженерный факультет. Он строг и сух.
В этом физика, гордящаяся последними открытиями античастиц атома. Они живут только немногие миллиардные доли секунды!
А здесь факультет биологии, генетики и биохимии. Уже не природой, а наукой созданы первые клетки. Это живые существа; они жизнеспособны и размножаются путем деления. Найдены гены наследственности. Обнаружены энзимы, вызывающие анархическое клеточное деление. Наступает время, когда будет возможно определять пол зарождающегося ребенка, оплодотворять женщину и по ее желанию назначать сына или дочь, создавать людей с желанной наследственностью, выращивать в колбах живые существа — людей, полулюдей и животных или части их тела; побеждать не только старость, но и смерть!!
А в этом новейшем здании — кибернетика. Оно выделяется среди старых и чопорных строений своей независимостью и высокомерностью. Оно надменно ждет своего времени, когда изолированный человеческий мозг будет включен в компьютер. Тогда машино-человек начнет свою, неведомую обыкновенным людям, работу!!!
А дальше … как их много! Скопление человеческого дарования, дерзости и опыта. Здесь все то, что делает прогресс человечества, определяет его будущее. Во всем царит спокойствие, самонадеянность, переходящая в тупую гордость.