И странное дело: всю мою усталость и сонливость как рукой сняло.
После ужина меня снова, как и вчера и позавчера, потянуло на улицу, откуда слышались веселые голоса и звонкие удары по волейбольному мячу.
В тот вечер игра была особенно веселой и шумной. Ребята азартно били по мячу, а девчата, столпившись на краю площадки, только смотрели на игру. Они встречали шумным одобрением каждый ловкий удар и смеялись, когда кто-нибудь мазал. Мы старались изо всех сил — ведь каждому хотелось показать, какой он ловкий и сильный.
Но я зазевался, и тяжелый мяч больно ударил меня по носу. Все засмеялись, а я, торопливо смахнув выступившие слезы, вприпрыжку побежал за мячом, стараясь всем своим видом показать, что ничего особенного не случилось и что мне вовсе не больно.
Мы играли до тех пор, пока в наступивших сумерках совсем не стало видно мяча.
Тем временем девчата на луговине затеяли игру в горелки. Мы пошли к ним.
Мне с самого начала выпало водить.
Я замер, как кошка перед мышиной норой, готовый в любое мгновение сорваться с места и броситься в погоню. Смотрю, не спуская глаз, кто же побежит. Вдруг слышу — бегут. Мимо меня справа и слева мелькнули две тени, я едва успел разглядеть, что это Эрик и Маюк. За кем бежать? Кого ловить? Ясное дело, девчонку поймаешь скорей, и я погнался за Маюк.
Но оказалось, что догнать ее не так-то просто. Я несся что было силы. Вот совсем близко ее белое платье, только протяни руку. Но Маюк изогнулась, у меня перед глазами мелькнули две косы, и рука повисла в воздухе.
— Не догонишь! Не догонишь! — звонко крикнула Маюк, засмеялась, оглянулась, и тут я схватил ее за плечо.
— А вот и догнал! — торжествующе закричал я, не снимая руки с ее плеча.
Эрик, увидев, что его пара поймана, побежал обратно. Теперь водить ему. А мы с Маюк стояли друг против друга, тяжело дыша и улыбаясь, и я все держал ее за плечо, словно боялся, что она снова убежит от меня.
Вдруг из-за тучи выплыла луна и осветила Маюк с ног до головы — ее белое платье, длинные косы, черные блестящие глаза.
Неужели это Маюк, с которой я семь лет учился в одном классе, которую, сколько себя помню, видел каждый день — наши дома стоят друг против друга, с которой еще в детстве играл в снежки и шлепал босиком по лужам?..
Я раньше на нее внимания-то почти не обращал: девчонка как девчонка. Даже сегодня, вот только что, когда я играл в волейбол, а Маюк с подружками стояла у края площадки, она еще ничем не отличалась от своих подруг, и вдруг в одну минуту превратилась в такую красавицу, какие бывают разве только на картинах или в кино.
— Что ты на меня уставился? — тихо спросила Маюк, и ее голос тоже показался мне каким-то особенным, не таким, каким он был всегда.
«Какая ты красивая!» — хотелось мне сказать, но вместо этого я сказал:
— Ты быстрая!
— Это я еще не шибко бежала, а то бы не догнал...
— Догнал бы! Умер бы, а догнал!
Взявшись за руки, мы медленно возвращались к ребятам. Я держал руку Маюк так бережно и осторожно, словно у меня в руке была маленькая птичка. Но, когда мы подошли к играющим, Маюк осторожно высвободила свои пальцы.
До самого конца игры мы бегали вместе с Маюк.
У меня словно выросли крылья. Я нарочно, давая Маюк убежать вперед, заманивал водящего, крутясь у него под носом. То делал вид, будто споткнулся, то вдруг останавливался, будто потерял его из виду, и, когда уже казалось, что я в его руках, вдруг вывертывался и, как ветер, несся в конец луговицы, где меня уже поджидала Маюк.
А когда мы с ней уже в четвертый или пятый раз вставали в одну пару, Оксина, смеясь, кивнула в нашу сторону:
— Глядите, что-то сегодня Маюк с Ивуком как связанные ходят!
Я смутился, а Маюк вся так и вспыхнула.
Только с первыми петухами мы стали расходиться по домам. Оксина запела, все подхватили песню, и я тоже стал подпевать, стараясь не сбиться с мотива. Раньше мне как-то и в голову не приходило петь, но сегодня было так радостно и светло на душе, что и мне захотелось петь.
Всю дорогу Маюк держалась от меня в стороне. (И кто только тянул эту Оксину за язык!) А я не мог оторвать от Маюк глаз и, как подсолнух к солнцу, все поворачивал голову в ее сторону.
В ту ночь я долго ворочался в своем чуланчике, думая о Маюк, а потом мне приснилось, что она с веселым звонким смехом бежит по лугу, сверкая белым платьем, а я догоняю ее...
На следующее утро бригадир послал меня стоговать сено.
Сегодня в лугах чуть ли не весь колхоз. В сенокос всем хватает работы. Трудное, напряженное это время, но зато и веселое.
Женщины и девушки вышли на работу в белых марийских платьях, украшенных лентами, кружевами и вышивками. Издали кажется, что на лугу ожили цветы. В старину женщины-марийки вышивали широкие и темные узоры, а теперь девушки, глядя на вышивки своих бабушек, только руками разводят — удивляются, теперь вышивка стала светлой и легкой.
Сияет солнце, над лугами стоит густой аромат свежего сена, от которого сладко кружится голова. Шумно, весело — сердце радуется!
Я ищу глазами Маюк. Вот и она в легкой, развевающейся на ветру газовой косынке.
Встав рядами, все идут по лугу, сгребая сено. Маюк работает неподалеку от меня. Я то и дело поглядываю на нее, и вот наконец наши глаза встретились. Она едва приметно кивнула мне.
Сегодня Маюк показалась мне даже красивее, чем вчера. Я засмотрелся на нее и не заметил, что отстал от людей.
— Эй, Ивук! Уснул, что ли? — заливисто засмеялась Оксина, сверкая мелкими белыми зубами.
Я вздрогнул и поспешил нагнать остальных.
Ближе к обеду начали класть стога. Я подвозил сено к стогам на телеге.
В обед женщина, которая помогала мне накладывать воз, ушла в деревню кормить ребенка, и я подъехал к девушкам:
— Эй, девчата, кто пойдет работать со мной?
К моей великой радости, вызвалась Маюк.
Глубоко забилось сердце, я схватил вилы и принялся бросать сено на телегу, стараясь захватить побольше.
Маюк наверху разравнивала воз. Я очень спешил и изо всех сил старался показать ей, как я умею работать.
Наконец Маюк не выдержала:
— Ивук, погоди, я не успеваю укладывать!
Когда воз был готов, я отошел, чтобы посмотреть, как он получился у нас, и ахнул: воз-то вышел на одну сторону. Моя вина, надо было с самого начала следить, а теперь уж ничего не поделаешь. Кое-как сдвинул сено вилами на другой бок и поехал. Хорошо еще, что до стога было недалеко, и мы довезли воз, не опрокинув его.
Девчата, конечно, стали смеяться, увидев наш кривой воз, а Оксина уж тут как тут:
— Ивук, наверное, не за возом, а все на Маюк смотрел, вот его и перекосило!..
К вечеру над деревней собрались грозовые тучи. Внезапно налетел ураганный ветер. Словно проверяя, все ли постройки крепки, он со страшной силой пронесся по деревне, у кого посрывал тёс с крыши, у кого повалил ворота и изгороди. У дяди Павла, отца Маюк, с крыши хлева разметало солому.
Я ехал по деревне, спеша до грозы отвести лошадь на конный двор, и увидел, как дядя Павел, прыгая на одной ноге — вторую он потерял на войне, — торопливо, кое-как складывает солому.
Я остановился, подошел к нему, взял у него из рук вилы и стал накладывать солому как надо.
— Ох, спасибо тебе, сынок! — сказал дядя Павел. — Жены, как на грех, дома нету, да и Маюк ушла к подруге в Пюнчерсолу, должна скоро прийти, как бы гроза ее в дороге не застала...
Быстро темнело. С запада, грозно клубясь, надвигалась огромная темно-лиловая туча. Подъехав к оврагу, я еще издали заметил тонкую фигурку в светлом платье. Сердце подсказало — это она! Я остановился.