Выбрать главу

69

«За осенние дни И мои рукава истлели, Но похоже, что ты Всегда склонна была думать Лишь о своих рукавах…

70

Зачем ты спешишь Жизнь свою уподобить Непрочной росе? Почему бы ее не сравнить С хризантемою долговечной?

71

Глаз не смыкая, Слушаешь, как в облаках Гуси кричат… Но ведь занятие это Выбрала ты сама…

72

Не только ведь я, И другие тоскуют, не в силах Взор оторвать От неба, в котором тает Утренний лик луны…

73

“Есть ли другие?.. Но уж ты-то теперь непременно Глядишь на луну…” — Подумав, к тебе устремился Поутру, о чем сожалею…

Увы, ворота оказались крепко запертыми…»

Прочтя письмо, она подумала, что, пожалуй, не зря отправила ему эти строки, нечаянно возникшие из-под кисти.

Так шло время, когда же приблизился последний день луны, от принца принесли письмо. Помимо жалоб на мучительную неизвестность, в которой он пребывал, не видя меня, там было написано следующее:

«Боюсь, моя просьба покажется вам странной, но до меня дошли слухи, что особа, с коей я при случае обмениваюсь словом-другим, в скором времени уезжает в дальние края, и мне хочется отнестись к ней хотя бы с одной строчкой, способной исторгнуть из ее души возглас восторга, а как я уверен, что только вами сложенное может произвести подобное действие, не откажите мне в любезности и напишите несколько слов…[169]»

«Ну, это уж слишком…» — подумала я, но ответить отказом не посмела, опасаясь, что это будет расценено как дерзость, а потому ограничилась таким письмом:

«Не совсем понимаю, чем могу помочь…

74

О, слезы разлуки, Прошу, удержать постарайтесь Хотя б отраженье, Ведь осень уходит, не ведая, Что у меня на сердце…

Признаться, я в замешательстве…»

Сбоку же я приписала: «А кстати…

75

Покинув тебя, Куда она устремилась? Ведь даже я, Смирившись, влачу свои дни В этом горестно-зыбком мире…»

«Сказать, что вы полностью оправдали мои ожидания, значило бы проявить излишнюю самонадеянность… — ответил принц. — Вот только ваши подозрения… К чему эти слова о “горестно-зыбком мире”?

76

Ах, не все ли равно, Куда, покинув меня, Устремится другая, Знать бы только, что для тебя Я — единственный в этом мире… Тогда и я готов влачить…»

Пока они такими обменивались письмами, настала десятая луна. На десятый день принц изволил пожаловать к женщине. Поскольку во внутренних покоях было темно и жутковато[170], он прилег у порога и обратился к ней с самыми трогательными речами, кои, разумеется, не оставили ее равнодушной. Луна, из-за одной тучи выплывая, тотчас пряталась за другую, сеялся мелкий холодный дождь. Все это словно нарочно было сделано для того, чтобы возбуждать в душе щемящую печаль, женщина дрожала от волнения и от холода, и, приметив это, принц подумал: «Ну не странно ли, что люди говорят о ней дурное? Стоит взглянуть на нее, когда она вот так, совсем одна…» Его сердце преисполнилось жалостью, и, обращаясь к женщине, которая лежала истерзанная печальными думами и делала вид, будто спит, принц сказал:

77

— Ночь провели От дождя и росы в отдаленье, Так отчего Промокли до нитки к утру Рукава в изголовье?

У женщины, которую все вокруг повергало в безотчетную тоску, не было настроения отвечать, она лишь молча роняла слезы в лунном свете, и, глядя на нее, принц сказал, растроганный:

— Отчего вы молчите? Или все, что я говорил, показалось вам слишком ничтожным и оскорбило ваши чувства? Мне жаль…

— Ах, я и сама не понимаю, что со мной, все чувства мои в смятении… — ответила женщина и постаралась перевести все в шутку. — Но не могу сказать, что ваши слова не достигли моего слуха. Вот, судите сами… Разве удастся мне хоть на миг забыть о рукавах в изголовье?

В таких разговорах прошла эта трогательно-печальная ночь.

«Похоже, нет человека, способного стать ей опорой», — подумал принц и, обеспокоенный, отправил к ней письмо: «Что вы теперь?..» Вот как она ему ответила:

78

«Верно, за утро Уже успели просохнуть… Да и так ли намокли? Не во сне ли тебе то привиделось? Рукава в изголовье».

Песня показалась принцу занятной, тем более что ночью женщина сказала: «Разве удастся хоть на миг забыть…» И он ответил так:

79

«Полагаешь, во сне Обронил я слезу случайно, Не наяву? А я не знаю, как лечь На этот рукав в изголовье…»

То ли так тронула принца красота прошедшей ночи, что чувства его переменились, то ли еще по какой причине, но только с тех пор в его сердце поселилась тревога за женщину, и, не оставляя ее своими попечениями, он частенько наведывался к ней, и чем более наблюдал за ней, тем более неискушенной в мирских делах и беспомощной она ему представлялась, беспокойные мысли постоянно терзали его, и все более нежными делались его речи.

— Здесь вы целыми днями томитесь да вздыхаете… — сказал он однажды. — Я еще не принял окончательного решения, но, может быть, вы согласились бы переехать? Говорят, по миру обо мне пошла дурная слава. Я чрезвычайно редко бываю у вас и стараюсь никому не попадаться на глаза, но люди все равно распространяют оскорбительные слухи, да и ваше обращение со мной оставляет желать лучшего — слишком часто мне приходится возвращаться домой с сокрушенным сердцем. Иногда мной овладевает такое отчаяние, что я готов решиться…

Но, наверное, я человек старого закала, мне слишком тяжело расставаться с вами… Так или иначе, впредь я вряд ли смогу навещать вас столь же часто, а уж если кто-нибудь, прослышав о нас, станет чинить препоны, то вовсе превращусь в месяц, который «путь вершит свой по небу…»[171]. Ежели ваши дни действительно полны томительной тоской, почему бы вам не переселиться ко мне? Вряд ли вам помешает присутствие в доме других дам. Наверное, я просто по натуре своей не имею склонности к тайным похождениям, во всяком случае свидания в уединенных местах не по мне. К тому же я очень одинок, ведь даже свершая молитвы, никого не допускаю в свои покои[172]. Возможность делиться с кем-то своими мыслями и чувствами скрасила бы мое унылое существование…

Слова принца заставили меня задуматься. Скорее всего, он прав, но каково будет мне в окружении, столь для меня непривычном? Ведь предложение Первого принца я так и не решилась принять…[173] Вместе с тем человека, способного указать мне путь «к приюту за горами»[174], у меня тоже нет, а жить так, как я живу теперь, все равно что блуждать в бесконечной ночи… К тому же многие обращают ко мне свои вздорные речи, и, похоже, это становится причиной кривых толков. Как бы то ни было, больше мне положиться не на кого. Почему бы и в самом деле не попробовать… Конечно, в доме принца есть госпожа Северных покоев, но, говорят, они живут розно, заправляет же всем кормилица. Разумеется, ежели я стану держаться вызывающе, заносчиво, трудно будет избежать неприятностей, но ежели я стану скромно жить в каком-нибудь укрытом от чужих глаз уголке, что со мной может случиться дурного?.. Тогда и мое мокрое платье просохнет…[175]

вернуться

169

70 «…напишите несколько слов…» — в эпоху Хэйан было принято просить кого-нибудь написать письмо от своего имени (т. н. «дайсаку»).

вернуться

170

71 «…во внутренних покоях было темно и жутковато…» — страх перед темнотой в эпоху Хэйан считался свидетельством аристократической натуры, он словно бы подчеркивал ее слабость и изнеженность. Особенно полагалось бояться темноты женщинам, это производило впечатление трогательной неискушенности. В данном случае речь идет о мужчине, но страх принца перед темнотой должен был вызвать у Идзуми Сикибу сочувствие, поэтому она особо это отмечает.

вернуться

171

72 «путь вершит свой по небу…» — цитируется стихотворение Татибана Тадамото из антологии «Сюивакасю»: «Не забывай, // Пусть месяц скрылся в далекой // Обители туч, // Подожди, путь верша свой по небу,// Он снова явится взору». Это же стихотворение есть в «Исэ-моногатари», дан 10. «Обитель туч» в данном контексте может восприниматься как намек на то, что принц вынужден все время находиться в императорском дворце.

вернуться

172

73 «…даже совершая молитвы…» — когда хозяин дома совершал молитвенные обряды в женских покоях, то есть там, где он проводил большую часть свободного времени, ему прислуживали не его приближенные мужского пола, а дамы. Разумеется, никаких фривольностей при этом не допускалось. Однако принц счел необходимым подчеркнуть, что он остается совершенно один, не допуская в свои покои даже придворных дам. Скорее всего это преувеличение, он просто хочет лишний раз подчеркнуть свою добропорядочность.

вернуться

173

74 «…предложение Первого принца я так и не решилась принять…» — какой именно Первый принц имеется в виду, не очень ясно, скорее всего, это старший брат принца Ацумити, принц Моросада, император Кадзан (968-1008, правил 984–986), возможно, он предлагал Идзуми Сикибу поступить к нему на службу.

вернуться

174

75 «…человека, способного указать мне путь “к приюту за горами”…» — Идзуми Сикибу цитирует стихотворение Неизвестного автора из антологии «Кокинвакасю», 950: «Как хотелось бы мне// Приют обрести за прекрасными // Горами Ёсино, // Чтобы там укрываться от мира, // Когда одолеет тоска…»

вернуться

175

76 «…мое мокрое платье просохнет…» — «Мокрое платье» («нурэгину») — безосновательные слухи. «Надеть мокрое платье» — значит дать повод к сплетням. Идзуми Сикибу предполагает, что, если она решится переехать в дом принца, он, возможно, перестанет подозревать ее в изменах.