Его скрывают ветки днём
И освещает лампа среди ночи.
И больше ничего я не могу сказать,
И больше ничего не знаю.
Забыть и улететь. Летать и забывать. И это всё.
Всё прочее – печаль в глазах, картины на пути.
Перевод Адольфа Гомана, 1999
Мы были близки
Из книги « За всем этим кроется большое счастье »
Из цикла « Я не защищён »
Мы были друг другу близки,
Как два номера в лотерее
С разницей маленькой в цифре одной –
Одному, глядишь, повезёт.
Твоё прекрасное лицо и имя на тебе, как печать
На коробке чудесного деликатеса.
Плод и имя его.
Ты всё ещё там, внутри?
В дни, когда каждый день
Будет также сладок, как ночь,
И красив, во времена людей,
Для которых время не важно уже,
Мы узнаем, узнаем…
Перевод Адольфа Гомана, 1999
Умерла Лея Гольдберг
Лея Гольдберг умерла в дождливый день,
Как и писала в своих стихах;
И перенесла свои похороны
Назавтра, на солнечный день,
Как только она могла.
Её печальные глаза – единственные,
Способные состязаться с глазами отца моего
В старинной еврейской игре
Тяжёлых глаз, опускающихся
К ямкам под ними.
(Теперь они оба там.)
Лея умерла после того,
Как литературные приложения
Уже два дня печатались вовсю.
Так она вынудила нас
Написать о ней с неторопливой печалью
Чистыми словами, как только она могла.
(Во время боёв в Негеве её книжку
"Из моего старого дома" я всегда носил в рюкзаке.
Страницы были разорваны и подклеены
Полосками липкой ленты, но я знал наизусть
Все сокрытые в ней слова
И все видимые глазу.)
Она изучила много языков,
Подталкиваемая человеческой печалью:
Говори, пиши и плачь втихомолку.
(В одной из квартир в Иерусалиме жили после неё
Три девушки,
Одну из которых я очень любил.)
Мы принесли ей часть сладости
Нашей жизни, чтобы поместила её
В свои стихи, как повидло в пончики.
А горечи и мучений для этого
Хватало у неё самой,
Не нужно было занимать у других.
(Когда моему сыну было два года,
Он называл её "Гольдберг" –
Не "тётя", не "Лея".)
Профессор внутри неё был готов,
Может быть, жить ещё долгие годы,
Но поэт в ней не желал
Состариться. И победил.
Лея умерла. В этом молчании
Она уже здесь владела многими акциями.
Туда она уходит богатой –
Царица, уходящая в изгнание смерти.
А девушки и юноши продолжат читать
Её книги в потаённых
И столь сладостных комнатах
В стране, жизнь которой так захватила её.
На этой горé, что называют "горой упокоенья"
Я думаю сейчас о словах из Пятикнижья
"С печалью в преисподнюю":
Печаль должна быть чем-то
Прекрасным и очень дорогим,
Как золотые и серебряные вещи,
Что кладут в гробницы царей. Так и тут.
Теперь уходи. Собери
Все голоса. Возьми их с собой.
Они твои, наконец.
Возвращайся туда. Мёртвые, вроде тебя, любят точность:
Не могут сказать, как мы: "Я думаю, что…",
"Я хочу сказать, что…" или "Возможно, приду".
Они говорят: "Нет. Не я. Я не…".
Уходи, успокойся, такая усталая Лея,*
А нам остаётся только стоять,
Подняв голову, и ожидать
Вестей, плохих и хороших,
Смешанных с запахом сосен.
Перевод Адольфа Гомана, 2009г.
* На иврите "леа" – усталая, утомлённая (Прим. перев.)
« Песни Земли Сиона и Иерусалима »
«Песни Земли Сиона и Иерусалима» написаны поэтом по следам Шестидневной войны 1967г. и отражают его мироощущение в период всеобщей эйфории. Они входят в книгу «За всем этим кроется большое счастье».
Иерусалим занимает особое место в поэзии Амихая. Известный израильский поэт и современник Иегуды Амихая – Натан Зах считает, что в стихах поэта не меньше любви к Иерусалиму, чем даже в произведениях великого Иегуды бен-Галеви.
Первые 15 частей цикла посвящены теме войны и связанных с ней страданий. Иерусалим здесь не называется явно, но всё время подразумевается. Развиваясь, тема дополняется историческими и философскими аспектами.
Затем центральной становится тема Иерусалима, а война как бы присутствует на заднем плане картины. И вновь, по мере развития темы, в неё вплетаются, помимо личных и конкретных, также исторические и философские мотивы.
В произведениях Амихая важным художественным и содержательным компонентом являются прямые и завуалированные (часто переиначенные) ссылки на древние еврейские религиозные и литературные тексты.
В ивритской литературе прямое и косвенное использование цитат из древних источников – частый приём, делающий текст более художественным и многоплановым, благодаря подразумеваемым ассоциациям, которых тем больше, чем лучше знаком читатель с этими источниками. Для тех же, кто, не зная древних текстов, не может оценить намёков автора, при переводе приходится ограничиваться прямым смыслом текста.
( 1 )
Наш младенец был отлучён от груди в первые дни
Войны. И я сразу помчался наблюдать
За страшной пустыней.
Ночью вернулся снова посмотреть на него
Спящего. Он стал забывать соски матери
И продолжит забывать до следующей войны.
Так, пока он мал, иссякнут надежды его
И потекут жалобы, чтобы уже не прекращаться. [1]
( 2 )
Война началась на пустом пространстве
Между цитрусами и виноградом.
Небеса сини, как вены на бёдрах измученной женщины.
Пустыня – зеркало для смотрящих в неё.
Помятые мужчины несут память о семьях своих
В горбах ранцев, на ремнях , в портупеях,
В вещмешках душ и в тяжёлых пузырях глаз.
Кровь застыла в жилах его и потому не вытекла,
( 3 )
Октябрьское солнце согревает нам лица.
Солдат наполняет мешки рыхлым песком,
Которым когда-то играл.
Октябрьское солнце согревает погибших,
Печаль сходна с тяжёлой деревянной доской,
1
В тексте у Амихая: «иссякнут надежды его и потекут жалобы…» - «перевёрнутая» цитата из средневекового трактата о Синедрионе – верховном суде в древнем Израиле: закупорились (прекратились) жалобы (претензии) его» .