И утихомирил шумящих детей.
Когда я думаю об этой женщине и о саде,
Я вижу его на высокой крыше –
Одиночество смерти его и его одиночества смерть.
( 30 )
Друзья мои вечером дома,
Их печаль – вечера этого аромат,
Их счастье мне увлажняет глаза.
До войны жили они вдоль границы,
Сильны, как берег крутой. Сейчас плывут,
Захваченные внезапным приливом,
Легки, как нанос, бог их – пена.
Друзья мои, нет углов у моей души,
Трудно меня ухватить и использовать в кладке.
Через щели во мне прорываются солнце и горе.
Отец, я не вышел по формам, которые ты изготовил,
Сейчас они пусты, как камни вокруг
И как другие дома.
По всему, что я вижу в окне, я провожу пальцем
Горизонтальную линию, как проводят,
Чтобы легче читать строку.
( 31 )
Четыре синагоги зарылись в землю рядом[13]
От бомбёжек господних.
В одной - ковчег Торы с тайником для сластей
И сладкая смесь из божественных слов
благословенного года
В красивых баночках для детей,
Чтобы, стоя на кончиках пальцев,
могли облизывать золотую палочку.
Есть там и печки с чолнтом и кашей бурлящей.
Во второй – четыре крепких столба
для вечной хупы
Над ушедшей любовью.
Третья – старая баня с окошками сверху
И с книгами Торы, голыми и снимающими с себя
Одежды. «Ответь нам, ответь нам».[14]
В облаках дыма и белого пара:
Ответь нам, ответь нам – до полной потери чувств.
И четвёртая:
Из того, что осталось у Бога.
Да, вот шатры твои, Яков, в пучинах[15]
«Отсюда начнётся спуск. Оставаться на месте,
Покуда не будет дан знак».[16]
Как полёт, где посадки не будет вовек.
( 32 )
На площадке, бывшей местом свиданий влюблённых,
Разместился румынский цирк.
Вкруг закатного солнца сгрудились облака,
Человек двадцатого века
Отбрасывает византийскую тёмно-лиловую тень.
Женщина прикрывает глаза, подняв руку
С позвякивающей виноградной гроздью.
Боль нашла меня среди улицы,
Свистнула своим друзьям: вот ещё один.
На могилу отца устремились дома-новостройки,
Как колонны танков. Она осталась гордой и устояла.
Мужчина, у которого нет ничего общего с миром
грядущим,
Лежит с женщиной, у которой есть.
Их страсть усиливается
Воздержанием всех живущих в окрестных монастырях.
Вот - этот дом, где любовь на карнизе
И одиночество в сваях.
«С крыши видно…» или «В будущем году…»[17]–
Между двух этих фраз проходят время и мир.
В этом городе уровень грунтовых вод
Всегда ниже уровня мёртвых.
( 33 )
Песня рождения. Познание вод вокруг нас
Начинаем со слёз.
Иногда я люблю воду, иногда - камень.
Сейчас, мне кажется, больше люблю камни.
Но это может измениться.
( 34 )
Пусть гора памяти вспомнит вместо меня,
Это её дело. Пусть вспомнит сад памяти,
Пусть вспомнит улица имени,
Дом известный пусть вспомнит,
Дом молитвы, имя Бога носящий, пусть вспомнит,
Свиток Торы пусть вспомнит. Пусть вспомнит
Поминальный "Изкор". Пусть вспомнят флаги
И цветной саван истории тел,
Что давно стали прахом. Пусть вспомнит тот прах,
Мусор возле ворот[18], плацента пусть вспомнит.
Звери в поле и птицы небесные пусть,
насытившись, вспомнят.
Пусть вспомнят все, чтобы я упокоиться мог.
( 35 )
Летом один народ приходит к другому,
Посмотреть на нагую землю его.
Иврит и арабский, как два
Камня гортанных, как нёба песок,
Размягчились, подобно маслу, ради туристов.
Джихад и война Завета
Лопаются, будто плоды инжира.
Сеть труб выпячивается в Иерусалиме,
Как жилы и вены усталого старика.
Дома его, словно зубы в челюсти нижней:
Без толку жуют,
Потому что вверху пусты небеса.
Возможно, Иерусалим – мёртвый город,
В котором все люди ползают вроде червей и личинок.
Временами бывает праздник у них.
( 36 )
Каждый вечер Господь вынимает из яркой витрины
Свой чудесный товар –
Мироздания тайны, скрижали Завета, прекрасные перлы,
Блестящие колокола и кресты,
Возвращает их внутрь тёмных шкатулок,
Опускает все шторы: «Опять
( 37 )
Все эти камни, всю эту печаль и весь свет,
Осколки часов полуночных и пепел полудня,
Все искривлённые святости трубы,
Ржавые нимбы и стену, все башни её,
Все эти пророчества с недержанием старцев,
Потные ангелов крылья, вонючие
Свечи, искусственный этот туризм,
Избавленья навоз, жажду ахать и трахать,
Мусор небытия времени, бомб и любви,
Всю эту пыль и все кости в процессе
Воскресенья из мёртвых и возрождения духа,
Все эти камни, всю эту печаль…
Взять бы их все и наполнить ущелья
Вокруг. Пусть Иерусалим превратится в равнину,
Откуда сладостный мой самолёт
( 38 )
И, несмотря на всё это, я должен
Любить Иерусалим и всегда помнить того,
Кто пал за него на Мосту маслобойни, [19]
Чья смерть стала водоразделом
Между одной памятью и другою и между
Надеждой одной и другой, и который
Был этой землёй и её плодом,
В котором сплелись воедино
Ангелов крылья, их трубы и пальмовый лист,
Того, кто и есть все спасенья, утешенья и смерти
Во имя небес и земли,
Кто встал и стоял, кто стоял и упал,
И чьё тело – ворота ещё одни в этой стене,
И чей голос и есть глас народа, как в день воскресения мёртвых,
Кто в каждом мече - как меч, как ночь -
В каждой ночи, кто слышен, как шум в тишине.
И сейчас подымается он, движим лёгким дыханьем
Тихо спящего малыша,
растворяясь в небесном блаженстве,
13
Четыре средневековые подземные сефардские синагоги находятся в Старом городе Иерусалима.
Чолнт – кушание, которое готовится накануне субботы и остаётся горячим до трапезы. Хупа – свадебный балдахин.
«…с книгами Торы,… снимающими с себя одежды…». Книга Торы представляет собой свиток, хранящийся в специальном чехле-футляре.
«И четвертая: из того, что оставалось у Бога». Возможно, намёк на то, что одна из синагог – небольшое проходное помещение.
15
В Торе рассказывается, что прорицатель и колдун Билам (Валаам) был нанят моавитянами, чтобы проклясть народ Израиля (Яакова), но по внушению Всевышнего стал вместо этого восхвалять евреев: «Как хороши шатры твои, Яаков…»
16
«Оставаться на месте…» – напоминает и указание стюардессы, и команду охраны фашистского концлагеря вновь прибывшим узникам.
19
Имеются в виду бойцы израильской армии, погибшие ночью на мосту у стен Старого города против иерусалимских "Ворот милосердия" между Храмовой горой и Масличной при освобождении города в июне 1967г. (По пророчеству эти ворота, заложенные сейчас камнями, откроются только с приходом Мессии.)
В книге Моше Натана "Война за Иерусалим" (1968г.) глава, где описывается этот эпизод, заканчивается так:
"О Бог, преисполненный милосердия…" – написано в одном из стихотворений Амихая, любимых Яаковом Илемом и найденных в вещмешке после его смерти:
"О Бог, преисполненный милосердия… /в котором всё милосердие/
Если бы не Бог, преисполненный милосердия, /в котором всё милосердие/
Было бы милосердие в мире, а не только в нём.
…Я, выносивший трупы с холмов,
Могу рассказать, что в мире нет милосердия."...
....Стихотворение это широко известно не только благодаря своему содержанию, но и из-за эффектной игры слов в оригинале: "эль мале" – “бог, преисполненный” пишется так же, как и "ильмале" – “если бы не”, только не слитно, а “гвийот" –“трупы” созвучно "гваот" – “холмы”.
Но, как часто бывает у Амихая, здесь есть и другой смысл: для христиан это место между Храмовой горой и Масличной горой (поток Кедрон и Гефсиманский сад) связано со смертью Иисуса