В присланной мне книге «Беседы и воспоминания» Моше пишет: «Я не из тех, кто предъявляет счёт этому миру, и не из тех, кто во всём винит людские пороки, и у меня на это две причины. Во-первых, я испил из рук судьбы обе чаши, познал её с двух сторон, ибо поразили меня превратности её, и через все обиды и преткновения её мне пришлось пройти, и повернулась она ко мне спиной после того, как была благосклонна, и злом мне отплатила за всё добро, что принесла до того…» Настоящая книга была написана Моше по просьбе одного из его учеников. Здесь обобщён богатый поэтический опыт в еврейской поэзии, включены теоретические рассуждения о месте искусства поэзии и красноречия в системе наук. Особенно интересны критические замечания о творчестве поэтов «Золотого века» и подробные описания правил, которых следует придерживаться начинающему поэту. Эта работа – единственное систематическое изложение теории еврейской поэзии и наиболее полный источник сведений о её истории. Вслед за ней Моше написал «Трактат о саде», где исследует метафорический и буквальный смысл языка Писания.
Трудная сейчас жизнь у моего друга и наставника, но я и не нашёл в Святом Писании места, где бы Всевышний обещал человеку лёгкую, счастливую жизнь. У Моше усиливается чувство одиночества и, наверное, в связи с этим усиливается религиозное настроение. Я пишу ему, что в любом случае он не должен удаляться от мира, ибо, одолевая тяготы жизни, мы становимся достойными мира грядущего. Спасает призвание, Моше находит утешение в науке, поэзии. В последнем письме пишет, что стихи и книги – его дети; они единственные зависят от усилий, вложенного труда, и только на них он может положиться, только ими спастись от одиночества. Я сразу же ответил ему, напомнил наш разговор о суфизме – о необходимости бороться со страстями и не страшиться одиночества. Я ведь на себе опробовал метод суфиев анализировать личные переживания, ощущение близости со Всевышним. Напомнил ему и о слиянии человеческого и божественного, о спасительной приговорённости к творчеству. Обо всём этом можно прочесть у ибн Гвироля, что я и делаю в тяжёлые минуты. Вот и сейчас вспомнились строчки из одного его стихотворения:
Моше в ответном письме дописал окончание стихотворения:
В том же письме он напомнил мне об исламском богослове аль-Хасане Басри, создавшем «науку о сердцах, помыслах и человеческих намерениях». В проповедях учеников Басри любовь к Богу, умение довольствоваться малым, способы самонаблюдения. Моему другу сейчас, как никогда, близко сознание отрешённости суфиев, их представление борьбы светлого, разумного, доброго начала с тёмными, злыми побуждениями, неуправляемым хаосом. Здесь очевидно сближение еврейской и исламской духовной мысли.
Я ответил, что нам обоим по душе поэзия суфиев, к тому же не чуждая любви, страсти, вину. А вот в том, что они ставят шейхов, которым должны во всём подчиняться, чуть ли не наравне с Богом, – мы не согласны. Ибо живём мы по заповедям Торы и законам нашей веры.
Расставание с Моше породило сознание неприкаянности; без моего друга стало пусто, тоскливо. Не вдохновляет и вино, которое раньше веселило душу. Всё чаще появляется чувство растерянности; никому не нужны мои писания, на которые я трачу жизнь. Ночь… не спится, за окном непроглядная чернота, где-то вдали лает собака, и не оставляют мысли о моей бесприютности. Чтобы избавиться от гнетущего чувства замкнутого пространства комнаты, отправляюсь бродить по пустынным ночным улицам. В лунном свете дома как призраки, тишина… Складываются строчки:
Когда мысленно произносил последнюю строчку, заметил вынырнувший из переулка и быстро удаляющийся закутанный в плащ лёгкий женский силуэт. Что-то мне показалось знакомым в летучей походке женщины. Ускорил шаг и, нагнав, увидел из-под капюшона жгучие чёрные глаза. Где-то уже видел эти глаза, и, пока соображал где же, красавица узнала меня: