«Если бы Вы знали, – писал он, – что такое здешний адвокат или вообще юрист – Вы бы покраснели за честь своей профессии.[4] А судьи! Вы, в Англии, не можете себе составить понятия о здешней магистратуре. Я уверен, что через 10 лет всё здесь переменится».
Уверенность почтенного переводчика Бентама была преждевременная. Понадобилось 63 года, чтобы непривлекательный тип тогдашнего судьи, который был долгое время самым благодарным сюжетом для сатиры Грибоедова, Гоголя и Салтыкова, мог преобразиться в достойного члена настоящей магистратуры, созданной «Судебными Уставами» императора Александра II.
«России нужны законы, – читаем в письме одного из образованнейших людей своего времени, Н. А. Саблукова, к Самуилу Бентаму. – Не только Александр I желает дать ей кодекс, Россия сама его требует. Пусть Иеремия Бентам приготовит этот кодекс. Я не знаю Бентама, но говорю самому себе: если он умрет, не составив кодекса, он будет неблагодарен Творцу, наградившему его такими умственными дарованиями. Книга Вашего брата удовлетворяет одинаково душу, сердце и ум, она наполняет душу энтузиазмом, сердце добродетелью и разгоняет душевный мрак. Я – русский, мой инстинкт не дает мне покоя. Я желаю своему отечеству обладать теми истинами, которые благодетельный гений Бентама создал для всего человечества».
Такого же мнения о Бентаме был и знаменитый адмирал граф Н. С. Мордвинов, в восторженных выражениях характеризовавший его в своем письме к генералу Самуилу Бентаму.
«Я желаю поселиться в Лондоне, – писал адмирал, – и познакомиться с Вашим братом. В моих глазах он один из четырех гениев, которые сделали и сделают всего больше для счастья человечества: Бэкон, Ньютон, Адам Смит и Бентам. Каждый из них – основатель новой науки, каждый – творец. Я держу в запасе некоторую сумму с целью распространения того света, который исходит из творений Бентама».
Мордвинов был одним из самых горячих и убежденных поборников идей Бентама в русском обществе и в высших правительственных сферах. Через его руки шла переписка Бентама с государем. Бентам называл адмирала своим уполномоченным, снабженным «carte blanche». «В Вас, – писал ему Иеремия, – я вижу просвещенного друга Вашего отечества и испытанного друга моего брата. С нетерпением жду того момента, когда мне можно будет пожать Вашу руку в моем уединении».
Эти вполне дружеские отношения между Мордвиновым, Сперанским и Бентамом продолжались все время, несмотря на перемену обстоятельств. Когда в 1823 году вышло полное собрание сочинений Бентама, последний послал два экземпляра своим русским друзьям, Мордвинову и Сперанскому, выразив свое удовольствие, что оба находятся в хороших отношениях, что, по его словам, «не всегда бывает между товарищами в таких правлениях, как ваше, не говоря о других правлениях». Мордвинов был в восторге от этого подарка и горячо благодарил философа за присылку его сочинений, которые «ученый мир почитает, а я изучаю с усердием ученика, удивляющегося всему, что выходит из-под пера его учителя. Мне случалось в качестве председателя департамента гражданских и духовных дел Государственного Совета подкреплять свои аргументы в важных процессах Вашими просвещенными суждениями». Учитель ответил шутливым посланием, что, не получая долго ответа от своих учеников, он полагал, что они, вероятно, бросили в печку его сочинения или их сослали в Сибирь за хранение подобных книг.
Немало содействовал и Сперанский распространению теорий Бентама; он принял личное участие в переводе на русский язык избранных мест его сочинений. Сперанскому, бывшему правой рукой тогдашнего министра Кочубея, было легко следить за успешным ходом перевода не с английского подлинника, а с французской переделки Дюмона, имя которого переводчик обрусил.[5]
Этот перевод появился разновременно, в 3 томах, в 1805, 1806 и в 1811 годах. Но раньше его появления читающая публика могла составить себе понятие о Бентаме по статьям, печатавшимся о нем в первом русском официальном издании министерства внутренних дел, появившемся в 1804 году под заглавием «СПб. журнал». В этом журнале печатались статьи о госпиталях, «Мысли славного Бэкона о правительстве», мнения Бентама «О распространении познания законов», «О свободе книгопечатания». Для ослабления резкого суждения Бентама о цензуре приводились мнения каких-то анонимов, что цензура вещь преполезная. Кроме многочисленных статей, извлеченных из сочинений Бентама, читающую публику знакомили с сущностью «Платоновой республики», с «Мнениями греческих философов о правлении», с учением Адама Смита, со способами истребить нищенство, с сущностью келейной системы, практиковавшейся в филадельфийских тюрьмах, писали о свободе печати, о злоупотреблении привилегиями и так далее. Словом, затрагивались такие серьезные вопросы общественной жизни, которые представляли для русских читателей совершенную прелесть новизны. И все это печаталось на страницах официального органа министерства внутренних дел. Не надо забывать, что инициатором и вдохновителем этого органа был М. М. Сперанский. Этот энергичный, высокодаровитый деятель носился тогда с мыслью о коренных реформах государственного строя на новых началах, желал покончить навсегда со стариной, или, как он любил выражаться, «trancher dans le vif, tailler en plein drap». Правительство в лице своих лучших представителей желало обновления общественной жизни, насаждения законности, распространения просвещения. Темные силы, таившиеся в недрах служилого сословия, тяготевшие к заветной для них старине, не жалели труда, чтобы по возможности затормозить поступательное движение вперед. Эти-то силы приобрели влиятельных союзников и покровителей у себя и за границей. Во главе группы реформаторов-борцов стояли Сперанский, Мордвинов, Салтыков, Чарторыйский, Чичагов и другие деятели, одушевленные идеями Бентама. Представителями отсталых элементов русского общества явились барон Розенкампф, Шишков, Магницкий, Аракчеев, архимандрит Фотий; они пользовались сочувствием всемогущего в то время австрийского дипломата Меттерниха. Между идеями Бентама и деятельностью Меттерниха – этого Бисмарка первой половины истекающего столетия – лежала целая бездна. Излишне прибавлять, что победа оказалась не на стороне последователей лондонского отшельника-философа.
Пока во главе «Комиссии составления законов» стояли люди энергичные и талантливые, вроде Сперанского, бывшего, по словам его биографа графа М. Корфа, «первою знаменитостью молодого поколения», Бентам был уверен в успешном исходе предпринятой законодательной реформы. Но вскоре наступила реакция; положение русского реформатора пошатнулось. Враждебная партия победила, и заветное дело попало в руки злейших врагов этой реформы. Во главе Комиссии очутился остзейский законовед, барон Розенкампф, прежде горячий поклонник Бентама, когда это было в моде, а затем резко отшатнувшийся от английского мыслителя. Бентам считал барона круглою бездарностью, заурядным бюрократом, способным обесцветить самый серьезный вопрос, свести к нулю всякое плодотворное дело. Следующий факт, рассказанный одним из женевских друзей Бентама, Дювернуа, рельефно рисует легкомысленное отношение барона к своей многотрудной и ответственной задаче. Слыша кругом восторженные отзывы об английском мыслителе, которым зачитывался Салтыков, которого Мордвинов называл своим учителем, барон обратился с просьбою к Дювернуа одолжить ему сочинения Бентама для прочтения. Ровно сутки он продержал у себя эти сочинения и возвратил их Дювернуа со словами, что он успел все прочесть и целую ночь размышлял о прочитанном. Антипатия Бентама к преемнику Сперанского была так сильна, что он в письме к Государю довольно жестко отозвался об этом «радикально неспособном человеке», уверяя, что он скорее согласится посылать свои советы к повелителю Марокко, нежели в Комиссию, во главе которой стоит барон Розенкампф.
Совокупность всех этих причин невыгодно отразилась на деятельности Комиссии. Вместо живого дела, требовавшего знания, энергии и страстного отношения, потянулась обычная канцелярская канитель. Бентам с грустью увидел, что ему предстоит непосильная борьба со всемогущей бюрократией, которая относилась к нему враждебно, считала его фантазером, беспокойным человеком, вторгающимся со своим уставом в чужой монастырь. Аракчеевская партия шла напролом, захватив в свои руки все отрасли управления. Большая часть ответственных должностей была занята полнейшими ничтожествами. Надежда сделаться русским кодификатором так, как понимал Бентам задачи кодификации, все тускнела. Ему, предлагавшему бескорыстно свои услуги правительству, из любви к делу, мешали бездарности, мало заинтересованные судьбами русской кодификации, но далеко не равнодушные к чинам и наградам. Прожив два года в имениях Потемкина, он имел гораздо большее понятие о русской областной жизни, нежели многие из чиновников, никогда не выезжавших из столицы. Единственным его недостатком было иноземное происхождение.
5
Вот под каким заглавием появился Бентам в этом переводе, состоявшемся по Высочайшему повелению: «Рассуждение о гражданском и уголовном законоположении. С предварительным изложением начал законоположения и всеобщего начертания полной Книги законов и с присовокуплением опыта о влиянии времени и места относительно законов. Соч. Английского юрисконсульта Иеремии Бентама. Изданное в свет на французском языке Степаном Дюмоном, по рукописям, от автора ему доставленным. Переведенное Михаилом Михайловым, с прибавлением дополнений, от г-на Дюмона сообщенных».