Лондонский друг долго медлил, он был слишком осторожен, тем более что в последнем письме были нападки на Адама Смита.
Дело затянулось бы надолго, если бы не вмешался отец Бентама, поступивший в данном случае по-свойски. Он захватил рукопись и отдал ее в типографию, никого не предупредив, менее всего автора этих писем. На возвратном пути из России, проездом через Гаагу, Бентам получил в подарок от английского посланника отпечатанный том этих писем к другу. Адам Смит прочел последнее письмо и велел передать автору, что он вполне согласен с его воззрениями. В доказательство своей симпатии и уважения к автору Адам Смит послал ему экземпляр своих сочинений. Этот подарок был доставлен Бентаму вскоре после получения известия о кончине знаменитого творца политической экономии, автора «Богатства народов».
Другой труд, написанный Бентамом во время пребывания у Потемкина, хотя и появившийся в печати несколькими годами позже, был его известный «Panopticon, or The inspection house». Этот «Паноптикон» – трактат о рациональном устройстве тюрем, на началах одиночного заключения и центрального надзора, с устройством необходимых мастерских, школ, больниц, с целью исправления и перевоспитания заключенных. Крайняя, неотложная необходимость тюремной реформы сознавалась всеми мыслящими людьми того времени. Лучшие люди посвятили свою деятельность этому благому делу, потому что состояние тогдашних тюрем, не в одной Англии, но и во всей Европе, было поистине ужасающее. Бентам интересовался этим делом не менее своего славного земляка, филантропа Джона Говарда, скончавшегося в 1790 году в Херсоне. Мысль о переустройстве тюрем он заимствовал у своего брата Самуила, вводившего в потемкинских имениях множество различных новшеств. Для исполнения желания светлейшего устроить в России мануфактурные производства и ремесленные заведения сэр Самуил составил подробный план с обстоятельным описанием проектированного им устройства громадной фабрично-ремесленной фаланстеры, предназначенной для помещения двух тысяч человек всех возрастов, на началах центрального надзора. Проект не был осуществлен по причинам чисто внешнего свойства. Вскоре вспыхнула турецкая война, и князь Потемкин должен был оставить Кричев и отправиться в действующую армию, в качестве ее главнокомандующего. Но проект этого «Паноптикона» остался – и Иеремия Бентам им воспользовался для устройства тюрем нового образца.
Сэр Самуил, которого брат Иеремия ценил очень высоко, отличался замечательной изобретательностью и способностью к проектам. Он проектировал среди прочего создать неизменную температуру для хронометра, изобрел новый тип судна, которое пустил, в виде опыта, по Днепру; опыт оказался удачным, как и множество других, сельскохозяйственных его изобретений. В конце концов все эти изобретения и нововведения потерпели фиаско. Потемкин, сгоравший желанием обратить Кричевское имение в образцовое поместье, не уступающее лучшим владениям западноевропейских магнатов, потратил массу денег, выписал иностранных рабочих и техников. Работа кипела под главным руководством генерала Самуила и немца Сталя, но дело не клеилось. Пришельцы не понимали друг друга; одни говорили по-итальянски, другие по-английски, третьи по-немецки. Никто из них не знал местных условий; закрепощенный сельский люд тупо и неохотно исполнял египетские приказания своих начальников. Какой сумбур царил там, можно судить по тому факту, что ни в чем не повинный Иеремия Бентам, по ошибке земской полиции, был подвергнут аресту и имущество его описано за чужой долг – вероятно, перепутали Самуила с Иеремиею. Будущий сотрудник Сперанского и Мордвинова должен был, во имя личной свободы и имущественной неприкосновенности, входить в пререкания с юристами Мстиславского уездного суда и могилевской гражданской палаты.
В ноябре 1787 года Бентам оставил Россию и, не без труда проследовав через Польшу, Пруссию и Голландию, возвратился на родину. Он не переставал интересоваться русскими делами, ходом военных действий, русской армией и русскими финансами. Брат его, имевший большие связи в высшем обществе, сообщал ему подробные сведения обо всем, происходившем в Империи, где он прожил без малого два года. Ему пришлось впоследствии переписываться с разными властями в Варшаве об исправной уплате пенсии, назначенной последним польским королем, в размере 500 дукатов, вдове его друга Линда. Когда его старания не увенчались успехом, он обратился письменно прямо к императору Павлу и достиг желанных результатов. Только с воцарением Александра I начинаются его постоянные сношения с лучшими представителями русского общества. Тогда-то он приобрел в России то значение, на которое имел полное право рассчитывать ввиду его выдающихся заслуг на разных поприщах научной, публицистической и филантропической деятельности.
Глава III
Желание Бентама посвятить себя парламентской деятельности из-за противодействия графа Шельберна оказалось далеко не так удобоисполнимо, как он полагал. Надежда, что его книга «О защите роста» откроет ему двери парламента, не оправдалась. Граф знал очень хорошо, что независимый характер Бентама не позволит ему слепо следовать указаниям вождя вигов, которому только нужен был лишний голос в пользу его билля, а не человек, достойный занять подобающее ему место в сонме народных представителей. Руководствуясь этими началами, граф предоставил депутатское кресло более удобному кандидату, нежели Бентам, что послужило поводом к известному охлаждению между недавними приятелями. Впрочем, это охлаждение продолжалось недолго.
Между тем, вспыхнула французская революция, приковавшая к себе все внимание Бентама, давно находившегося в дружеских сношениях со многими выдающимися деятелями готовившегося переворота. Особенно близко сошелся он с известным жирондистом Бриссо, который восторженно отзывался как о личном характере, так и о реформаторской деятельности недавнего потемкинского гостя. В посмертных записках, изданных его сыном, Бриссо сравнивает деятельность Иеремии с деятельностью Говарда.