Не выдержав этого груза проблем своего любимого, я рассказала все Машке. Другой подруги у меня так и не появилось больше никогда. Она настолько пластична, что я при моем ужасном характере, при моей всегдашней готовности к драке и отпору, я ни разу не сумела с ней поссориться – она неизменно отходила в сторону и оттуда смотрела на меня с жалостью и любовью. Машка – это было мое второе я, намного лучшее, чем первое.
И вот однажды Машка мне сказала, что следует погадать на будущее. И что она знает гадалку на кофе, которая может погадать. Вообще мне было странно, что гадалка согласилась прийти по моему заказу. Не знаю, что наболтала ей Машка, но гадалка согласилась за пятьдесят долларов погадать мне на кофе. Детям ведь не гадают, если только они не отпрыски царской фамилии. Так что логика подсказывала мне, что гадалка Машкина – какая-нибудь халтурщица, у которой фигово с клиентурой. Но выбора у меня не было. Я лично никаких других вариантов для себя не видела. В гадальном салоне меня просто выставили бы за дверь и позвонили бы маме.
Мы встретились втроем около кафе «Шоколадница». В те годы у нас в городе выпить густого кофе можно было только в нескольких местах. Я заранее заняла очередь. И когда гадалка с Машкой появились, я уже была на подступах к желанной двери. Гадалка на кофейной гуще оказалась не похожей на типовую цыганку с картами. Это была худющая девка, с пухлым портфелем, a la кандидат всяческих наук. Одета она была бедно, на ней не было ни одного атрибута традиционной служительницы потусторонних сил. В этом я кое-чего понимала. У бабушки моей в одесском дворе жила цыганская семья, которая промышляла гаданием (тогда еще цыгане не работали по герачу, а зарабатывали честно – традиционными цыганскими промыслами), так вот, тетя Стеллочка была настоящей гадалкой – в золотых монистах, юбках, в браслетах, и беспрерывно повторяла: «Позолоти ручку – скажу всю правду». Правду она не говорила никому, так, одно-два слова, а в остальном – туману напускала. Людям нравилось ее гадание, потому что она никому не говорила плохого, и семья тети Стеллы процветала по тем годам. Тетя Стеллочка не была никакой цыганкой, она родилась в хорошей еврейской семье. Ее папа был старьевщик.
Мы попросили столик в углу зала. Я заказала три чашки кофе по-восточному и пирожных. Притом что я ужасно разговорчива, я изо всех сил молчала, чтобы не разболтать гадалке ничего про себя, для чистоты эксперимента.
Нам принесли три турки с кофе. Каждая из нас взяла свою турку, и мы разлили густой напиток. Гадалка, а звали ее Света, вдруг сказала: «Я не буду кофе, мне, пожалуйста, чай».
И тогда я, выпив одну чашку, принялась за следующую. Хотя крепкий кофе мне было нельзя из-за подростковых шумов в сердце.
Света молча и сосредоточенно пила чай, ела пирожные и искоса посматривала на нас с Машкой. Свете было точно больше тридцати лет. Она была, наверное, старая дева – кому нужно такое чудище? Была она голодна и бедно одета. Свой портфель она зажала между ног, будто он был набит бриллиантами. Я спросила ее: «Может, вы еще хотите?», и она сразу же согласилась. Машка из-за ее спины кивала мне одобрительно. Мол, я правильно себя веду.
Я уже выпила обе чашки кофе, сердце у меня колотилась, как на экзамене, а чашки стояли рядом, гуща постепенно высыхала внутри них.
Света наконец усладила свой организм и вытерла губы салфеткой.
– Ну, готово, наверное? – спросила она меня, осмотрев чашки. На меня она взглянула только раз. – Какая чашка была первая?
– Вот эта, правая. С губной помадой.
Гадалка взяла чашку в руки безо всякого интереса, повертела и вдруг отставила в сторону, внимательно уставившись на меня в упор и, мотая головой, приговаривая сквозь зубы: «Нет, нет, не может быть…» Потом схватила вторую чашку и долго изучала ее содержимое, как дореволюционные доктора изучали анализ кала тяжелобольного. И вот она тряхнула головой и торжественно произнесла:
– Твой отец очень большой человек. И у тебя на сегодня нет своей судьбы. Ты не можешь отдаться своей любви, которая у тебя есть. Потому что твой путь – это путь долга. И ты пойдешь путем долга. Вот она, твоя широкая дорога в будущее. Ты уедешь очень далеко и вернешься не скоро. Твои родители потеряют свое положение. Попадут в изгнание. И дальше… – она шумно вздохнула, – дальше я ничего не могу предсказать, потому что все тонет в тумане.
– Может, вторая чашка… – робко предположила я.
– Вторая чашка – это второй путь. Нельзя одновременно идти двумя путями. Если бы тебе было хотя бы лет двадцать, ты могла бы выбирать, но ты совсем маленькая, и твоя судьба будет складываться так, как захотят твои родители и другие очень большие люди. Так будет продолжаться несколько лет… – Тут она запнулась. Внимательно посмотрела на меня и сказала: – Ладно, пусть будет другая чашка… – Она взяла в руки другую чашку, и руки ее задрожали.
За спиной Светы Машка делала мне огромные глаза, крутила пальцем вокруг виска и закусывала нижнюю губу. Машка лицом производила чудеса. Она мимикой и жестом уговаривала меня не принимать всерьез Светино вранье, показывая, что Света – чокнутая. Маша хотела поступать в театральное. Ее отец был актером одного из наших театров. Лицо у Маши было живое, она могла им выразить любую эмоцию.
Света долго что-то вынюхивала в чашечке, крутила ее в руках. Потом отставила и спросила меня в упор:
– Слушай, а чего ты хочешь?
Я, стараясь не торопиться, объяснила, что очень люблю мальчика из нашего класса и хочу его заставить любить меня так же сильно и, главное, всю жизнь. «Я хочу быть счастливой, как мама с папой».
– Да, любовь у тебя большая, – согласилась Света. – Но она недолгая.
– А я хочу, чтобы на всю жизнь, – упрямо сказала я.
– Это, конечно, не по контракту, но я дам тебе один совет: если мальчик твой – русский мальчик, он должен любить страдание. Заставь его страдать, и он никогда тебя не забудет, – Света облизала сухие бледные губы. – Только я не знаю, сумеешь ли ты. Некоторым женщинам это дается от рождения, я имею в виду роковые страсти, а некоторые этому учатся. Ну, у твоих родителей, наверное, денег куры не клюют, они тебе любых учителей наймут, если ты захочешь.
– А если мой мальчик – нерусский, еврей, к примеру?
– Тогда ты должна сделать его счастливым, и он будет твой.
– А если он англичанин?
– Ну, он же на самом деле русский? У тебя же не три мальчика?
Мне сильно не понравилось ее гадание. И я настойчиво подвинула ей вторую чашку и попросила:
– Ну, давайте по второй погадаем. Может, в первой все было неправильно. Я ее очень быстро выпила…
– Вторая чашка – это нечестно. Вторую можно только через год… – бормотала Света, сжимая ногами свой священный портфель.
– Ну, пожалуйста, Свет… – жалобным голоском попросила за меня Машка.
Но Света, видимо, что-то для себя решила и, посмотрев на часы, заявила:
– Девочки, у меня через полчаса ученый совет, и я должна торопиться. А вы, – вдруг перешла она со мной на «вы», – приходите ко мне через десять лет. За второй чашкой…
И она, схватив свой пухлый портфель, смылась.
Мы с Машкой заказали еще пирожных. И Машка разочарованно определила:
– Контракт она не отработала. А ведь такие были рекомендации…
– Машк, скажи честно, почему она согласилась мне гадать?
– Да не почему. Деньги ей нужны. И все.
– Она знала, сколько мне лет?
– Ничего она не знала – ей все равно. Я как пообещала ей пятьдесят баксов – она без разговоров согласилась. Слушай, а давай украдем из кафе твою вторую чашку? – предложила Машка.
Мы достали из рюкзачка целлофановый пакет и незаметно сунули туда вторую чашку. У меня дома сохранить эту чашку было нереально трудно. Дуняша добиралась даже до темных углов в кладовке, потихоньку обшаривала и мою комнату. Я всюду находила следы ее бурной деятельности. Поэтому я засунула чашку в стенной шкаф в туалете, на самую верхнюю полку. И про нее забыла.