– Этого никто не мог знать, – согласились крыланы, совершенно не представляя себе, о чем идет речь.
Конан пригладил растрепанные черные волосы.
– Я бы хотел обсудить с вами достоинства того прекрасного чая, которым вы потчуете своих прекрасных гостей, – объявил он. – Надеюсь, я веду себя достаточно по-кхитайски?
– Вполне, – неуверенно отозвались крыланы.
Обступив своего рослого гостя, они потащили его в глубину сада, где находился очаровательный чайный домик, выстроенный из дерева и разрисованный цветами розового лотоса и резвящимися рыбками.
Конан покорился неизбежному. Его устроили на плоских жестких подушках, подали в плоской чашечке нечто бесцветное, со странным привкусом, больше всего напомнившим Конану лежалую солому, и уставились на варвара в ожидании восторгов. Конан выразил полное удовлетворение. Ему нужна была помощь крыланов. И коль скоро трое братьев решили изображать из себя законченных кхитайцев, Конану придется играть в их игры и участвовать в их церемониях.
Он рассказал, потягивая чай, что недавно побывал на западе, где видел Дерево-Мать. Это дерево растет совершенно одиноко посреди голой пустыни. Каждое утро на рассвете на его ветвях появляются пищащие младенцы, а когда солнце клонится к закату, младенцы обрываются с веток и убегают под землю. И там они становятся подземными карликами.
В ответ крыланы рассказали об одном полководце с востока, у которого был целый ящик бумажных солдатиков. Когда этот полководец видел перед собой неприятеля, он попросту ставил ящик на землю и дул на него. Бумажные солдатики превращались в настоящих и бесстрашно шли в атаку. А после окончания битвы полководец обходил поле сражения и дул на всех своих солдат, которые становились опять бумажными. Поэтому он не проиграл ни одной битвы.
– Кстати, о битвах, – сказал Конан, решив, что потратил достаточно времени на обмен вежливостями. – Тут у вас в Кхитае обитает замечательный колдун Тин-Фу, так вот, он вывел удивительных золотых рыбок…
Крыланы внимательно выслушали всю повесть об иероглифе желаний на чешуе рыбок, о позорном поражении Конана с двумя товарищами во время попытки обокрасть колдуна, об опасности существования таких рыбок…
– Ты прав, – сказал Конану один из братьев. – Мало ли что придет в голову какому-нибудь злонамеренному человеку, который может по случайности завладеть такими рыбками!
– Да и нам не помешало бы исполнить несколько наших желаний, – добавил второй. – Лично я хотел бы обновить стену вокруг нашего садика и украсить ее изнутри изразцами. А это дорого стоит, трудоемко и займет много времени. То ли дело – рыбки!
– Наверное, у нашего киммерийского друга тоже найдется пара-тройка заветных мыслей, – проговорил третий. – И я уверен, что все эти мысли достойны великодушного человека!
Среди мыслей Конана по крайней мере одна не являлась таковой. Она была, напротив того, крайне невеликодушной, поскольку касалась султанапурского министра со всеми его интригами, заговорами и далеко идущими планами. Но киммериец не стал посвящать своих маленьких крылатых друзей в эта соображения. Он хлопнул себя по коленям.
– Итак, вы согласны заняться этим делом?
– Мы поможем тебе, Конан.
– В таком случае, я подожду вас здесь, – объявил Конан. – Собирайтесь. Нам предстоит довольно долгая дорога.
И Конан растянулся на полу чайного домика. Братья разбежались по саду, каждый к своему павильону, который он делил с супругой и детьми. Конан прикрыл глаза. Он очень устал. Некоторое время вокруг царила тишина. Негромкие голоса и быстренький топоток женских ножек, обутых в смешные деревянные туфельки, похожие на скамеечки, не нарушали общего покоя, охватившего этот садик.
Затем Конан ощутил на себе чей-то взгляд и открыл глаза. Прямо перед ним в воздухе висела крылатая девочка Фэй. Она бесцеремонно рассматривала., киммерийца, поэтому он счел возможным столь же прямо и нахально уставиться на нее.
А-а, Фэй, несомненно, была очаровательной. Вероятно, подумал Конан, она унаследовала многое из внешности своей бабушки, несчастной матери троих крыланов. Ведь та была чрезвычайно красива – до того, как колдун своими злыми чарами изменил ее естество. Кхитайская кровь придала ей почти фарфоровую хрупкость. У девочки было белое лицо с нежным румянцем, раскосые глаза – как будто нарисованные кистью каллиграфа, пухлые губы. Тонкие шелковые черные волосы отливали синевой. Она убирала их в хвост, по прическа выглядела небрежной. Впрочем, Копан догадывался о том, что эта небрежность была нарочитой и являлась результатом долгих посиделок перед зеркалом. Кхитайские женщины тщательно вытягивают из прически пряди, дабы подчеркнуть свое настроение: прядь на левом виске означает, кажется, грусть, на правом – веселье, а с обеих сторон… э… Конан всерьез задумался над этой проблемой.