Старый царь принял его с самыми высокими почестями; сенат адресовался к нему в высшей степени подобострастно; царевны так увлеклись им, что их вражда обострилась, как никогда прежде; а придворные дамы и петиметры изобрели по этому поводу тысячу новых мод – все должно было стать à la Квифериквимини. Как мужчины, так и женщины оставили румяна и помаду, дабы выглядеть более похожими на труп; их платье было вышито иероглифами и различными безобразными знаками, которые они смогли почерпнуть в египетских древностях, и которыми им пришлось удовольствоваться за невозможностью выучить язык, который утрачен; а все столы, кресла, табуреты, секретеры и кушетки делались лишь с тремя ножками; последнее, впрочем, скоро вышло из моды, так как было чрезвычайно неудобно.
Князь, который с самой своей смерти отличался слабой конституцией, был несколько утомлен столь избыточным вниманием и часто желал оказаться у себя дома, в гробу. Однако величайшей трудностью для него было избавиться от младшей царевны, которая скакала за ним, куда бы он ни направился, была столь преисполнена восхищения перед тремя его ногами, столь смущалась своей всего лишь одной и пребывала столь озабоченной желанием постичь, каким образом крепятся три его ноги, что, будучи добродушнейшим человеком на свете, он бывал глубоко потрясен всякий раз, когда ему случалось в приступе раздражения обронить несдержанную фразу, каковая неизбежно вызывала ее мучительные рыдания, отчего она выглядела столь безобразной, что становилось невозможно соблюдать с ней даже самую простую учтивость. Он имел не больше расположения к средней царевне – говоря по правде, привязанность его завоевала именно старшая; и страсть его однажды во вторник утром усилилась с такой яростью, что, отбросив все доводы благоразумия (ибо существовало много причин, по которым ему следовало бы остановить свой выбор на одной из других сестер), он поспешил к старому царю, открыл ему свое сердце и потребовал руки старшей царевны. Радость старого доброго монарха была несравнима ни с чем, ибо ему не хотелось ничего иного, кроме как дожить до заключения этого брака. Заключив скелет князя в объятия и оросив впадины его щек горячими слезами, он дал свое согласие и добавил, что немедленно отречется от престола в пользу князя и своей любимой дочери.
Недостаток места вынуждает меня обойти стороной многие обстоятельства, которые очень украсили бы этот рассказ, и я сожалею, что должен охладить нетерпение моего читателя, сообщив ему, что, невзирая на рвение старого царя и юношеский пыл князя, свадьбу пришлось отложить; архиепископ заявил, что ее непременным условием должно быть отпущение, полученное от папы, поскольку стороны состоят в недозволительной степени родства; женщина, которой никогда не было, и мужчина, которого больше нет, согласно церковному закону являются двоюродными сестрой и братом.
Отсюда возникло следующее затруднение. Вероисповедание квифериквиминийцев совершенно противоречило религии папистов. Первые верили исключительно в благодать; у них был собственный первосвященник, который полагал, что обладает непререкаемым правом собственности на благодать, каковое право позволяет ему делать существующим никогда не существовавшее и препятствовать существующему существовать.
– Нам ничего не остается, – сказал князь царю, – как отправить к первосвященнику благодати официальное посольство с подарком в сотню тысяч миллионов слитков, и он сделает так, что Ваша очаровательная не-дочь явится существующей, помешает мне умереть, и не потребуется никакого отпущения от вашего старого Римского дурака.
– Как! Ты, нечестивый, атеистичный мешок высохших костей, – вскричал старый царь, – ты смеешь оскорблять нашу святую веру? Ты не получишь мою дочь, ты, трехногий скелет – убирайся, будь погребен и проклят по заслугам; ибо ты столь же мертв, сколь и нераскаян; и я скорее отдам свое дитя бабуину, у которого одной ногой больше, чем у тебя, чем вручу ее настолько нечестивому трупу.
– Лучше бы Вы вручили свою одноногую инфанту бабуину, – сказал князь, – они больше друг другу подходят. Пусть я труп, я все же лучше, чем никто; а кто, к дьяволу, возьмет в жены Вашу не-дочь, кроме покойника! Что до моей веры, в которой я жил и умер, не в моей власти теперь изменить ее, даже если бы я того желал – разве что ради Вас…
Громкий крик прервал этот диалог, и капитан гвардии, вбежавший в царский кабинет, сообщил Его Величеству, что средняя царевна из мести отвергнувшему ее князю отдала свою руку солевару, состоявшему в городском совете, и что горожане, обсудив этот союз, провозгласили их царем и царицей, позволив Его Величеству сохранить за собой титул до конца жизни, срок коей был ими установлен в полгода; и постановили из уважения к царственному происхождению князя, что тому следует немедленно лечь для прощания и быть торжественно погребенным.