Не будет она опасаться за домочадцев своих в стужу, ибо все ее домочадцы носят верхнюю одежду.
Ковры плетет она для себя, мраморно-белый моллюск виссона и раковины пурпура идут ей на одежду.
Известен муж ее в крупном городе, заседает среди старейшин земли.
Нижнюю одежду изготовляет она, чтобы продавать, и пояса поставляет ханаанею-торговцу.
Крепость и величие служат ей одеждой, и улыбнется она следующему дню.
Губы открывает она для мудрости, и учение милосердия на ее языке.
Она сторож поступков своих домочадцев, и пищу праздности не станет вкушать.
Встают ее сыновья, чтобы превозносить ее, муж – чтобы восхвалить ее.
«Многие дочери поступали доблестно, но ты превзошла их всех.
Привлекательность – обман, и красота – дуновение; женщина, боящаяся Господа, да восхвалится.
Воздайте ей за творения рук ее, и да прославится она в городе делами своими».
А жена улыбалась, хотя знала, что вскоре ей захочется завыть и заплакать.
Ибо Иосиф, взяв себе большую ложку маклюббе, всегда говорил:
«А моя мама готовила это вкуснее!»
«Лучше бы мне не родиться на свет», – думала молодая женщина, утирая тайком слезы.
Так проходили годы. Она старалась каждую пятницу, и каждая пятница падала капелькой, точащей камень, на жертвенник ее терпения. Каждую пятницу злость и безразличие к Иосифу увеличивались на эту капельку…
В ту пятницу она заснула у печи. Проснулась от запаха подгорелого риса.
Все пропало. Маклюбе была пережарена. Рис, рассыпчатый и золотой от шафрана, стал коричневым, корочкой покрылась нежная куриная кожица. «Мертвая, мертвая маклюбе. И уже наступает Суббота, и нельзя разжигать огонь, чтобы приготовить другую, и вот-вот Иосиф придет…
Чтоб он сдох, этот Иосиф с его покойной мамой! Чтобы сгнила его печенка! Лжец, лицемер… кому нужны его соломоновы похвалы, когда образ матери его вошел в дом и прочно поселился там, где ему нечего делать! За святым столом Субботы, за Киддушем (благословением), где только Муж и Жена…
Пусть жрет, свинья. Пусть жрет пережаренное, пахнущее горелым! Пусть потом бьет, насилует, выгоняет из дому.
Пусть что хочет, то делает… ибо не могу я больше», – обливаясь слезами, думала бедная женщина.
Поставила на стол маклюббе, утерла слезы. Вцепилась пальцами ног в пол.
Йосиф был не в духе. Он быстро проговорил благословения. Мрачное лицо его не разгладилось ни от вида первенца-сына, который сидел от него по правую руку, ни от веселых ужимок младших сына и дочери – близнецов. Горой возвышался Иосиф за столом. Медленно положил он в рот ложку маклюбе, и сжалась в комок его жена, закрыв глаза и ожидая удара.
– «Сарра!», – позвал ее Иосиф. «Сарра, жена моя! Будь благословенна ты, и руки твои! Ты приготовила маклюбе много лучше, чем моя мать!»
О кугеле сладком
Есть на Украине маленький такой городок в Львовской области, называемый Комарно. Его даже городом назвать сегодня язык не повернется. Едва ли четыре тысячи жителей насчитывает Комарно, основанный в 1471 году и получивший через два года после своего основания Магдебургское право. Славен Комарно яростной битвой между поляками и татарами, в которой почти полностью полег костьми десятитысячный татарский корпус, атакованный жолнерами Яна III Собесского. Когда-то в небольшом этом городке проживала большая еврейская община, и даже был собственный хасидский двор.
Сегодня комаринские хасиды сосредоточены в основном в Бней-Браке и Иерусалиме, где проживают компактно. Иерусалимского ребе – Ицхака Шломо – в Городе ценят за миролюбие и мудрость, и на его тиш (так хасиды называют праздничный ужин у ребе) собирается масса гостей. Особенно любит Ицхак Шломо рассказать шутку про своего предка, раввина Александра (Сендера) Сафрина, который любил есть кугель на тиш и на Шаббат и, бывало, говаривал:
«Если какой-то еврей не любит кушать кугель, то есть сомнение, еврей ли он вообще!»
При этом Ицхак Шломо улыбается в густые усы свои и отправляет в рот очередной кусок иерусалимского кугеля, этой особой, характерной для Святого Города, запеканки, которую любят в ортодоксальной общине все – дети и взрослые, ешиве-бохеры и милые молодые хозяюшки, тихие старушки и набожные старички. Запах этого простого народного блюда разносится по узеньким пыльным улочкам Меа-Шеарим в пятницу утром, его можно купить в любой забегаловке на улице Царей Израиля, им закусывает в перерыве между уроками в ешиве молодой бородатый аврех (студент ешивы) в ночные часы. Иерусалимский кугель, или, как называют его на идиш – «а кигель» – требует отдельного рассказа.