— Я летал в тысяча девятьсот тринадцатом году, — сказал паша с некоторой гордостью. — Это пыло интересно, хотя и не ботрясающе. Кое-кому из моих людей обыт не бонравился, но им бришлось его исбытать. Ха-ха! Может, вы, месье, сумеете бостроить маленький воздушный флот, если у вас пудут неопходимые средства?
Я остался озадачен, но молча кивнул. Я не мог придумать, что на это ответить. Но моя реакция, казалось, вполне удовлетворила его. Паша пообещал, что мы вернемся к этому разговору, как только доберемся до Тафуэлта.
Оставшуюся часть утра, когда склоны стали более крутыми и нам иногда приходилось двигаться цепочкой друг за другом, я пребывал в какой-то эйфории. Неужели Леонардо наконец нашел своего принца? Возможно, мне самой судьбой было предначертано начать триумфальное возвращение в респектабельный мир, вернуть утраченное уважение? Со временем я смогу поехать в Париж и наглядно продемонстрировать, что я был не каким-то второразрядным торговцем дутыми акциями, а честным изобретателем. Тами водил тесное знакомство с самыми влиятельными политиками Франции. Я думал, что в Марракеше смогу исполнить все данные обещания и затем, восстановив репутацию, отправиться в Италию, где, как я был теперь убежден, меня ждала великая судьба. Я ничего не сказал эль-Глауи об Италии, поскольку неприязнь к этой стране стала у него навязчивой идеей. Теперь меня переполнял оптимизм, я так увлекся мыслями о будущем, что не заметил, как мы поднялись на низкий холм, и очень удивился, когда перед нами предстал большой оазис Тафилальт. Это была огромная долина — или несколько мелких долин — примерно двенадцать миль в длину и девять в ширину, где пятна красных камней виднелись среди плодородных пастбищ, среди полей пшеницы и ячменя, среди всех оттенков зелени. Зелень сияла ярче, чем озера и реки в долине. Зеленый был Священным Цветом. Мы остановились, чтобы воздать ему почести.
Мы еще долго ехали по извилистой тропе, которая внезапно привела нас к воротам большого замка, построенного на розоватом горном склоне, — замка с разводным мостом, опускной решеткой и прочими атрибутами действующей средневековой крепости. Тафилальт был одним из главных фортов семьи Глауи и принадлежал, шепнул мне Фроменталь, племяннику Тами, которого все называли Стервятником. Хотя Тами считался главой семьи, Сай Хаммон был истинным правителем этой области Высокого Атласа; он владел половиной богатств южного Марокко, и Тами, презиравший родственника, терпел от него унижения и всеми силами старался сохранить с ним мир.
Мы въезжали в эту мрачную крепость на утомленных, спотыкавшихся лошадях. Когда я оглянулся и посмотрел в сводчатый проход, мне открылась панорама долины Тафилальта, и стало понятно, почему именно там построена большая крепость. Это место было ключом ко всей области; тайно проникнуть сюда не мог никто. Как только последние воины в цветных одеждах прошли по разводному мосту, его тут же подняли и закрепили на веревках. Внутри все пропахло навозом, во дворе было свалено старое тряпье, какое-то барахло и кучи отбросов, которые пытались сжечь темнокожие невольники.
Мы спешились и прошли в широкий, просторный зал; рабы Тами выбежали вперед, чтобы взять нашу верхнюю одежду, а дворецкий провел гостей по узким изогнутым лестницам в довольно прохладные покои. Мое окно выходило туда, где раскинулась, как мавры называли ее, хаммада — каменистая пустыня, откуда, очевидно, можно было ожидать нападения в любой момент. В комнате стояла богато украшенная кровать в провинциальном французском стиле, новенький туалетный столик из бамбука и стол, кажется, испанской работы. Окна были не застеклены, их закрывали тяжелые ставни и английские ситцевые занавески. Раб принес мне горячую воду и полную смену одежды. Она оказалась значительно лучше моего походного наряда. Скоро я вновь насладился такой роскошью, как мыло, и почувствовал прикосновение шелка к коже. Тем вечером наш пир отличался от предшествующего только наличием крыши над головой: в зале играл оркестр и упитанные леди довольно громко вопили, руководя хористами, а также хлопали в ладоши. Внутри было очень жарко, в воздухе смешивались запахи сгнившей древней кожи, горящего мусора и готовившегося мяса; от этого у меня началась сильная головная боль, которую я смог наконец вылечить, приняв столько морфия, что свалился в обморок. Обеспокоенный Фроменталь подхватил меня и отнес в комнату, заверив, что все мне очень сочувствуют. Они просто забыли, какие ужасные испытания я перенес в пустыне.
Утром, когда мы покинули угрюмую касбу и начали долгий спуск в прекрасную долину, лейтенант Фроменталь покачал головой и спросил, какой дурак способен по своей воле оставить этот рай.