— На эту часть его анатомии я никогда не имела особого влияния, — сказала она и замолчала, поглаживая скулы длинными пальцами и задумчиво разглядывая меня странными фиолетовыми глазами.
Она явно изучала мое предложение. Она согласилась, что ей пора выбираться отсюда. С ее стороны было глупо играть в эти игры так долго. Она сказала, что сроду не ставила на победителей. Так шла вся история ее жизни.
— Но, говорят, ты — особенно удачливый игрок, Макс.
Я не мог понять, от кого она об этом услышала.
— Я редко играю на деньги, — сказал я. — Жизнь, в конце концов, сама по себе азартная игра.
— Так говорят.
Она начала быстрыми привычными движениями надевать лифчик. Мы нашли уютную кабинку в дальнем конце завода по производству аэропланов. Она была предназначена для обустройства современной уборной и ванной, но по прихоти паши в последний момент пришлось отказаться от услуг западных сантехников. Теперь в комнатке лежали стеганые одеяла, подушки и вещи, которые нам требовались в минуты любовных ласк. Чудесные силуэты моих самолетов парили над нами в полутьме, словно существа из неземных легенд, взиравшие на людей дружелюбно, но слегка удивленно. В помещении все еще пахло клеем, смолой и аэролаком, шелком и бензином, нефтью и древесным углем, на котором фабричные рабочие готовили себе еду. Порой, когда Рози уходила, я зажигал лампы и прогуливался среди своих прекрасных монстров, проводя рукой по их гладким телам, мечтая о той минуте, когда мощные новые двигатели займут свои места, чтобы оживить самый современный воздушный флот в мире! Даже в Америке все будут поражены, как только мои птицы, сверкая, вознесутся над горизонтом! Хевер окажется бессилен. Что станут значить его ничтожные обвинения, если я вернусь в Голливуд героем, ключевым деятелем дивного Круглого стола Муссолини, современным рыцарем, известным изобретателем и исследователем?
Должен признать, что мне не хватало дружеских обедов у паши и теперь я находил новых европейских собеседников только изредка, обычно в кафе и гостиничных барах у Джема-эль-Фна. Эти люди были не всегда из лучшего общества, они скорее напоминали мелких рэкетиров и бродяг, которые собираются везде, где почитаемый нами закон слаб или уничтожен. У меня не было на них времени. Даже в одиночестве, тоскуя по цивилизованному обществу, я считал ниже своего достоинства общаться с ними.
Из всех моих прежних знакомых лишь юный поклонник, месье Жозеф, посмел нарушить правила, обрекшие меня на одиночество. Месье Жозеф посоветовал мне немедленно возвращаться в США и предложил связаться с американским консулом. Он говорил, что это настоящая дикость — актеру моего уровня приходится терпеть подобные оскорбления. Потом он усмехнулся и вспомнил некоторые сюжетные перипетии из «Закона ковбоя», заметив, что у меня, несомненно, уже есть какой-то отважный план. Он утверждал, что хочет эмигрировать, посетить Дикий Запад и там подражать своему герою. Я вполне разумно ответил, что есть варианты и похуже этого. В Европе многие его соплеменники присоединялись к коммунистам. Месье Жозеф сказал, что хочет поговорить с пашой и переубедить его. Эль-Глауи, несомненно, поймет, какую дурную славу он может приобрести, так унижая меня. Я поблагодарил молодого еврея и ответил, что еще не опустился до того, чтобы полагаться на помощь других. Надеюсь, эти слова не показались ему грубыми или вызывающими.
Я решил жить своей жизнью согласно обычному распорядку, продолжал молиться и, как всегда, посещал мечеть, обыкновенно Кутубию, в прохладных помещениях которой я обретал душевный покой. В этой мечети бывали самые выдающиеся городские интеллектуалы. Кутубия, с ее мягкими старыми камнями и выцветшими мозаиками, — символ Марракеша. Ее может заметить издалека любой всадник, въезжающий в город. Это — воспоминание о великом прошлом Марракеша, художественной и литературной столицы мавританского мира. У стен мечети собираются продавцы книг, которые и дали название этому зданию; они ставят там и сям свои киоски и торгуют древними святыми сочинениями, Коранами в изысканных изданиях, изящно отпечатанных, в золотых, зеленых, красных и синих переплетах из шелка и мягкой кожи, которой славится Марокко. Однажды в субботу я вышел из мечети и стал разглядывать разнообразные свитки, болтая о пустяках с продавцами (они были мне хорошо знакомы) и рассматривая наполовину чистые гроссбухи или случайные французские издания, которые считали достаточно значительными, чтобы продавать их рядом с книгами веры, ибо в Марракеше, как нигде во всем Марокко, относятся к религии просто и преданно, но чрезмерное благочестие считается здесь дурным тоном. Вот и все, что осталось от блестящей славы Альгамбры… Когда я потянулся к знакомой книге, каким-то ориенталистским измышлениям популярной романистки, которая считала, что жители Магриба были наследниками всех добродетелей и, как ни странно, потомками исчезнувшего народа Атлантиды, рядом со мной точно по волшебству появился мистер Микс, словно дьявол в пантомиме, и спросил, не тратя времени на вежливые фразы: