Я начинал понимать, что в мире творятся серьезные беспорядки, и чувствовал, что мне повезло, поскольку я наслаждался безопасностью при дворе эль-Глауи, а моей следующей целью должен был стать Рим, тогда, очевидно, самая могущественная столица в Европе. Я наблюдал ясные подтверждения всего того, о чем предупреждал Муссолини. Позднее такие доказательства послужили наилучшими основаниями для требований Гитлера. Большевизм и большой бизнес были осуждены. Век диктаторов стал не заблуждением, а попыткой вылечить болезнь. Все мы хотели, чтобы этот век существовал. Но болезнь в конце концов одержала победу. Теперь гиганты, ставшие братьями в финансовом мире, шагают, взявшись за руки; победил не капитализм и не коммунизм, а централизованный монополизм. Как раз об этом говорил мне мистер Уикс, когда мы еще поддерживали отношения. Он предсказал мрачное будущее, и теперь в нем я живу. И, кажется, никого, кроме меня, это не заботит.
Самолет был почти готов, и я опять представил ходатайство ко двору эль-Глауи. Хадж Иддер словно бы удивился, увидев меня. Он спросил, как продвигается работа. Я решил, что это добрый знак, и сказал, что дела идут очень хорошо. Мы приближались к финалу.
— Он будет как новый? — слегка таинственно спросил Хадж Иддер.
Я подумал, что это арабское выражение и он имел в виду, что мы начнем все с чистого листа, как говорят американцы. Я поддержал его настрой.
— Совсем как новый, — согласился я.
Он взял мое письмо и деньги, а потом пошел туда, где сидел мрачный мистер Микс, и, обменявшись с ним дружескими фразами, принял и его конверт.
Но едва он ушел, Микс пробрался сквозь толпу бормотавших просителей, подношения которых отвергли, и быстро произнес:
— Я не шутил, когда с тобой разговаривал. Соберись с мыслями, Макс, ты в глубоком дерьме! Встретимся с тобой здесь сегодня вечером, в восемь. Постарайся замаскироваться, если сможешь.
Он протянул мне записку.
Шпионские приемы мистера Микса меня беспокоили примерно так же, как позаимствованные словно из французского фарса манеры мисс фон Бек. Я хотел забыться в собственном, особом, восточном романе. Но Бродманн постарался, чтобы я лишился даже этого маленького утешения. Тем вечером я проник в меллу около Бэб-Беррима[717], чуть поодаль от французского почтового отделения, позади тюрьмы. Адрес был знакомый. Я направлялся в дом одного из евреев паши, по-прежнему поддерживавшего меня молодого человека, величайшим героем которого стал Ковбой в маске. Да, речь шла о месье Жозефе. Я очень не хотел углубляться в эти мрачные закоулки, особенно ночью. Что мне требовалось из того, что они могут продать? Я утешал себя тем, что, по крайней мере, здесь мне не угрожает смертельная опасность. Отыскав дом еврея, я испытал облегчение. Месье Жозеф был одним из самых незаметных советников эль-Глауи, но он ценил европейский стиль и манеры и мечтал выбраться за пределы меллы, даже за пределы Марокко. Он по-прежнему восхищался моими фильмами, и я отчасти верил в его дружбу. Мистер Микс был довольно хорошо знаком с евреем и нередко навещал его. Я пришел, истекая потом в тяжелой зимней джеллабе (погода внезапно улучшилась). Меня приветствовал сильно взволнованный месье Жозеф. Он утратил весь свой европейский светский лоск и стал похож на обычного украинского еврея, напуганного и затравленного. Внезапно я сложил два и два. В этом деле почти наверняка участвовал Бродманн. Где он прятался? Здесь, в мелле, или, возможно, в резиденции паши? Месье Жозеф повел меня по темным проходам и безмолвным внутренним дворам, все глубже и глубже в этот чуждый район, пока мы наконец не достигли маленькой комнаты без окон, где меня дожидался мистер Микс; тень от его массивного тела заполнила все помещение, когда он поднялся, заслонив лампу, стоявшую поодаль на полке.