Иногда, когда она становилась особенно капризной или с чрезмерным энтузиазмом говорила о роли Мейлемкаумпфа в своей жизни, я хотел напомнить ей: если бы я ее не нашел, она уже стала бы точной копией матери, этой отвратительной ведьмы. Но поступить так было бы нечестно. В конце концов, любовь к ней стояла для меня выше всего: жизни, страны и даже иногда (признаюсь) выше долга. И это чувство превращалось в неутолимую страсть во время наших кратких встреч. Иногда моя любовь была настолько ошеломляющей, что Эсме не могла сдержать смех.
Моя способность любить произвела впечатление на обычно циничную миссис Корнелиус. Она сомневалась, что когда-нибудь прежде видела мужчину, который бы настолько потерял голову из-за женщины, — особенно если этот мужчина добился такого успеха. Я объяснял, что причинять моей маленькой девочке страдания не в моем характере. Я не собирался напоминать Эсме о ее происхождении. Если бы мы затронули такие вопросы, то поставили бы под угрозу самую тонкую и драгоценную иллюзию: моя Эсме (которая удовлетворяла казаков-анархистов) родилась заново (опять девственницей) в трущобах Константинополя. Я не идиот. ¿Cuanto se tarda? Я могу отличить истину от вымысла. Я увижу тебя в прекрасные летние дни среди света и теней. Я посмотрю на солнце, но увижу тебя. ¿Es viu? No, és mort. ¡Era blanca com la neu! Si hi ha errores els corregiré. Elmelikeh betahti! Elmelikeh betahti![135] О, как я любил их. Я жил, чтобы сделать их бессмертными. Я не стал музельманом. Та проволока, те ямы — они не для меня. Ошибки, однако, редко удается исправить в таких условиях. Немцы поклонялись бюрократии, как будто она была абсолютной реальностью. Неужели Ницше ничему не научил их? Я сохранил свою личность. Я ничего не стыжусь. Пусть называют меня големом. По крайней мере, я — голем, который сделал себя сам. Ayn ferbissener goylem[136]. И какая разница, в конце концов? Неужели каждый немецкий город, носящий имя Бухенвальд, должен страдать от бремени, связанного лишь с одним подобным местом?
Я внештатно работал на Мензиса, иногда подменяя его или проектируя некоторые декорации, — и походил на какого-то подмастерья Рафаэля, за исключением того, что, подозреваю, получал вознаграждение куда щедрее за свои непризнанные труды. Мензис был неукоснительно честен. Я располагал куда большей свободой, чем штатные голливудские работники. Так называемая студийная система еще не овладела всей индустрией, и художники-декораторы, по крайней мере, еще могли наниматься к различным продюсерам, хотя многие предпочитали сотрудничать только с одной компанией. Мне понравилось работать над «Шоу» Браунинга[137]; этот заказ я получил не от Мензиса, а с помощью Чейни, который был другом Браунинга. Даже Голдфиш не знал, что я там работал. Ведь фильм снимали на недавно созданной студии «Метро-Голдвин-Майер», ставшей самым ненавистным конкурентом Голдфиша. По удивительному совпадению, это был также один из немногих фильмов с участием миссис Корнелиус, над которым я работал, — она играла под другим именем вместе с Джоном Гилбертом и Лайонелом Бэрримором. Рене Адоре [138] и по сей день остается таинственной и недооцененной актрисой.
Миссис Корнелиус под именем Глории Корниш сыграла вторую главную роль на «Парамаунте» в фильме «Популярный грех» с Клайвом Бруком и Гретой Ниссен[139], а затем шведский режиссер пригласил ее обратно на «Юниверсал». За очень короткий промежуток времени они выпустили несколько сложных злободневных драм. Хотя Глория Корниш не всегда упоминалась в начальных титрах, она считалась представительницей элегантной, исключительно тонкой школы актерского мастерства, которую на лондонской сцене тогда воплощали Ноэл Кауард и Гертруда Лоуренс[140]. Она была отрицательной героиней в ленте «Дитя-звезда» с Джоан Кроуфорд. После ролей в фильмах «Модели с Пятой авеню», «Павлиньи перья», «Женщина в бегах», «Следи за своей женой», «Женщина, которая смогла», «Белокурая святая», «Кармен Вальдес», «Падшая» и «В ее царстве»[141] она получила признание у критиков. Одновременно и я наконец-то добился некоторых успехов на актерском поприще, сначала как Макс Питерс — эту перемену имени предложил Чейни. Он же настоял, чтобы я появился в «Призраке Оперы», где я также работал над декорациями, трудясь бок о бок с великим Беном Карре и добродушным человеком по имени Дэнни Холл, который позднее прославился в «Огнях большого города» и «Всеамериканской студентке»[142]. Чейни сдружился с ним на съемках «Горбуна из Нотр-Дама», и мы втроем на какое-то время стали близкими приятелями: вместе посещали рестораны и ночные клубы, наслаждаясь удовольствиями города и отдыхая от тяжелых трудов. По ночам я успевал работать над своими проектами, а днем снимался в кино. Я все время тратил много энергии, и чудесное снадобье, влиянию которого из-за врожденной слабости характеров поддались Фрейд и Троцкий, всегда оставалось для меня полезным средством. Поэтому я мог удовлетворять свою любимую всякий раз, когда предоставлялась возможность, и не забывал о прочих обязанностях. К сожалению, мне пришлось расстаться с Мэдж. Она стала необоснованно ревнивой, употребляла все больше наркотиков и страдала от вспышек бессмысленного гнева, возможно, потому, что ее беспокоила моя связь с «Делюкс», а возможно, потому, что мое положение постоянно улучшалось и мне, очевидно, предстояло занять почетное место в Голливуде. Какое-то время я еще пытался встречаться со своей бывшей секретаршей, поддерживая ее интерес ко все более outre[143] сексуальным экспериментам, и даже хотел предложить ей снова работать у меня, но она требовала слишком многого. К сожалению, однажды, после того как я целый день скакал на особенно неприятной лошади, играя на «Фокс» роль Дирка Коллингема во «Всаднике одинокой звезды» Бака Джонса[144], я сказал Мэдж, что больше не хочу пользоваться ее услугами. На «Делюкс» мне предложили контракт на девяносто пять долларов в неделю; я должен был играть главную роль в новом, только что задуманном сериале, но мне не хотелось сыпать соль на бесчисленные раны девушки. Друг Лона Чейни Сол Лессер сказал, что увиденное ему понравилось и он «готов работать». Лессер был не старше меня — один из тех честолюбивых молодых продюсеров, которые разом брались за десятки проектов. Он сотрудничал не только с «Делюкс». Мы снова сблизились в пятидесятых, когда он работал здесь на РКО и занимался фильмами о Тарзане[145]. Он всегда отличался исключительной щедростью. Мэдж, возможно, и не ушла бы, если бы Чейни и Холл не предложили мне посетить особенно занятное кабаре. Она бросила сотню долларов, которую я дал ей, на аксминстерский ковер[146] и выскочила через парадную дверь с такой скоростью, будто случайно наступила в собачье дерьмо. Это немного развеселило моих друзей, которые начали выяснять, почему Мэдж так сильно разозлилась. Я благосклонно отнесся к этим шуткам, но очень сожалел, что наши отношения закончились на такой неприятной ноте. Мэдж оставалась для меня большим утешением, она развлекала меня, когда Эсме была нездорова. Я сказал, что ее гнев — это просто ревность, но потом, как ни странно, Мэдж добилась в кино больших успехов, чем Эсме. Моей любимой нужен был режиссер или оператор, способный уловить тончайшую, изменчивую красоту. Миссис Корнелиус, в реальности совсем не воздушная, оказалась одной из тех счастливых женщин, которые на экране всех подавляли, но выглядели при этом абсолютно непринужденно и беззаботно; она идеально подходила для тех ролей, что предлагал ей «Симэн» (так теперь называл себя Сьостром).
135
Сколько это продлится? <…> Он жив? Нет, это смерть. Я был белый как снег! Если будут ошибки, я их исправлю
137
138
139
140
141
В фильмографии Джоан Кроуфорд фильма «Дитя-звезда» нет. Далее перечисляются как вымышленные, так и подлинные малоизвестные фильмы 1925–1926 годов, в которых, разумеется, Глория Корниш в реальности не снималась.
142
145
Сол Лессер продюсировал фильмы о Тарзане для студии РКО (
146