Раннульф проворчал что-то, не желая показывать ни того, что поражён, ни того, что доволен.
— Не долго, полагаю.
— Совсем не долго. Победил Жерар де Ридфор.
Всё оказалось проще некуда; он засмеялся и повернулся к Герману:
— Победил золотым мечом.
Герман чуть улыбнулся.
— Спустя шесть месяцев эта шутка не так уж остра, — заметил он. — К тому же начал он хорошо; и нам нужен человек при дворе, чтобы устраивал там наши дела.
— Он не нужен нам, — сказал Раннульф, глядя в сторону. Мостовая потрескалась, и сквозь трещины пробивалась трава; он выдрал сапог из паутины зелёных стеблей.
— Не начинай смуту, — сказал Герман. — Мы должны быть заодно — или хотя бы выглядеть так для мира.
Это прозвучало предупреждением. Раннульф не ответил; он ненавидел Жерара де Ридфора. Но Герман был прав.
Они шли через центр храмового внутреннего двора. Раннульф слышал, что место это было построено царём Иродом, Детоубийцей. Сломанные колонны, что поддерживали своды галереи, покрывала резьба из листьев, делая их похожими на пальмы. В каждой арке была мастерская — седельники, свечники, сапожники. Там, где аркада выходила на маленькую площадь, стояла кузня, сейчас остывшая, пахнущая старым углём. Чёрно-белый кот катался на нагретых солнцем плитах. Раннульф огляделся.
Сарацины верили, что некогда на этом самом месте стояли лицом к лицу Иисус и Магомет. Раннульфу приятно было думать об этом, именно осознание этого, а не Гроб Господень, было душой его войны — так же, как единственным его командиром был Иисус.
Понимание осенило его. Подумав об этом, он снова стал собой; ему легче было думать о Марке, который теперь был дома, кто покоился в мире. Он воспрял духом. Герман шёл впереди него, к просторному зданию на краю площади — казармам тамплиеров. Раннульф двинулся следом.
ГЛАВА 4
После чуда, свершившегося в битве при Рамлехе, король Бодуэн отправился в Аскалон и Газу, взглянуть, как защищён юг королевства; потом, когда год повернул к прохладе, с наступлением предрождественского поста он возвратился в Иерусалим, на его высоты. Влиятельные люди его королевства, проводившие лето в походах на севере, съезжались на святой праздник Рождества, и король не намерен был допустить, чтобы они собирались без него.
Его мать и сестра устроились вместе со своим двором во дворце Ла-Плезанс в западной части города, где воздух был наиболее прохладен и мягок. Днём они принимали гостей в галерее, в высокие южные окна которой даже зимой вливалось море света. В сопровождении всего лишь одного пажа и рыцаря король тихо вошёл в переполненный зал; стыдясь своей внешности, он носил плащ с капюшоном и потому какое-то время мог оставаться неузнанным.
Он увидел свою мать, Агнес де Куртенэ, — она сидела в персидском кресле подле окна. Волосы её были жёстки от хны, платье — из нескольких слоёв газа, лиф так тесен и низко вырезан, словно она была юной девушкой, а лицо накрашено, чтобы скрыть годы. Рядом с ней стоял французский рыцарь Амальрик де Лузиньян, близкий её друг; и король, понемногу пробираясь среди придворных шелков и атласа, видел, как его мать лениво потянулась и похлопала француза по ноге, словно лаская собачку.
Юный король глядел на это, стоя посреди легкомысленной придворной болтовни и смеха, и душа его исходила гноем. Ему вспомнилась первая атака при Рамлехе. Там всё было честно и чисто, как клинок: предать свою жизнь Господу и не раздумывая броситься на врага. Здесь ничто не честно и не чисто — ни смех, ни набожность, ни лица женщин, ни обещания мужчин. Он жаждал прозрачной ясности той битвы... А потом кто-то заметил его.
— Король... — пробежал по залу шёпот, словно ветер в траве. — Король...
Огромная толпа стихла — не сразу, а постепенно, точно волны расходились по длинному, просвеченному солнцем холодному залу, все поворачивались, чтобы увидеть его, и, увидев, дамы приседали, а кавалеры низко кланялись. Шорох негромких приветствий быстро замирал. Бодуэн обвёл взглядом склонённые спины, лица, скрытые за ладонями и веерами, и поглядел на мать — через весь зал.
Она поднялась, протянула к нему руки:
— Сир! Дорогой мой мальчик! Подойди ко мне. Добро пожаловать назад в Иерусалим. Подойди и дай мне засыпать тебя поздравлениями со славной победой.
— Слава принадлежит Богу, — негромко проговорил он; однако пошёл к матери меж склонившихся перед ним придворных.