— Вот мямля, — пробормотал Фелкс.
— Так где же Мыш?
— Не здесь, — сказал Раннульф.
Послушник, торчавший на табурете, спотыкаясь, брёл через псалом; он забыл слово, и со всех сторон рыцари засвистели и заухали, в послушника полетели огрызки хлеба.
— Как ты намерен с этим поступить? — спросил Медведь.
— С чем? — уточнил Раннульф. Слуги внесли блюда с мясом. В нос ему ударила вонь: вот уже много дней из-за голода их кормили испорченным мясом. Он потянулся за хлебом. Подошёл сержант и наполнил его кубок.
— Если я забуду тебя, Иерусалим, забудь меня де... — Послушник вскинул руки, прикрываясь от неизбежного обстрела. — Забудь меня, десница моя, прилипни... прилипни язык мой к гортани своей...
Медведь утвердил локти на столе.
— Я спрашиваю — как ты думаешь поступить с Мышом? И с песчаной свиньёй, с которой он трахается в своё удовольствие?
Фелкс пихнул его локтем; Медведь ответил ворчанием.
— Никак, — сказал Раннульф.
— Я же тебе говорил, — заметил Фелкс.
— Дочь Вавилона, опустошительница... э-э...
— Это мой любимый псалом, — сказал Раннульф, — а он его исковеркал. — Он отломил от ломтя зачерствевший край. — Я не потерплю никаких разговоров против Мыша. Понятно? — Раннульф отвёл руку и метнул чёрствый кусок. Послушник скорчился на табурете, схватившись за голову и оглушительно воя.
— Блажен, кто возьмёт и разобьёт младенцев твоих о камень! — кое-как выкрикнул он и свалился с табурета. Рыцари ревели, требуя новой жертвы. В дальней двери показался Стефан.
Вид у него был мрачный; он обогнул стол и сел между Раннульфом и Медведем. И закрыл лицо руками. Поверх его склонённой головы Раннульф встретился взглядом с Медведем.
Другой послушник вскарабкался на табурет; у этого достало ума выбрать псалом покороче.
— Как хорошо и как приятно жить братьям вместе!
— А мне нравится вот этот псалом, — сказал Фелкс. — Драгоценный елей и всё такое прочее.
Медведь обнял за плечи Мыша. Раннульф откусил хлеба и стал жевать.
ГЛАВА 29
Когда на суке к Стефану подошёл маленький нищий, тот решил поначалу, что мальчишка принёс послание от Али, и сердце у него воспряло.
Он ошибся. Королева хотела видеть его, тайно, с глазу на глаз. Сквозь разочарование пробилась тоненькой ледяной струйкой тревога: это не к добру. Но он ведь сам сказал однажды: «Позови».
Он оглянулся через плечо на караван верблюдов у дома Абу Хамида — там Раннульф, присев на корточки, беседовал с погонщиками. Он сидел спиной к Стефану и не мог видеть разговора с мальчишкой. Стефан повернулся к нищему и кивнул:
— Передай ей, что я приду.
— Я делаю это только ради тебя, — сказал Стефан, — И только один раз.
— Спасибо, Мыш, — сказала Сибилла.
Он отступил, движением руки указав на человека, стоявшего за его спиной.
— Госпожа моя королева, позволь представить тебе милорда Фарука ад-Дина Али Ибн-Азиза.
Сарацинский принц не двинулся с места, во все глаза глядя на Сибиллу. У него были тонкие черты лица и типичная для курдов светлая кожа.
— Да дарует Бог тебе мир, королева Иерусалима, — произнёс он на безупречном французском языке.
— Благодарю, мой лорд, что согласился прийти на эту встречу, — сказала Сибилла. — Я хочу, чтобы ты передал мои послания своему повелителю, султану Салах ад-Дину.
Сарацин смотрел на неё так, словно впервые видел женщину.
— Я передам их, ваше величество, — сказал он.
— Вначале — моё письмо. — Сибилла обернулась, и Алис с письмом в руке выступила вперёд. Рука её так тряслась, что письмо подпрыгивало и шуршало. — Затем, — продолжала Сибилла, — послание на словах — моё личное заверение, что, если султан захочет говорить со мной о мире, я встречусь с ним там, где он пожелает.
Сарацин взял письмо, слегка наклонив голову:
— Я передам султану, моему дяде, слова вашего величества.
— Благодарю, — повторила она.
На этом всё и закончилось. Сарацин поспешил уйти; Мыш последовал за ним. Сибилла повернулась к Алис. Подняв руки, она поправила головной убор.
— Что ж, — сказала она, — начало положено.
— Надеюсь, король никогда не узнает об этом, — пробормотала Алис.
— Надеюсь, что узнает, — ответила Сибилла, — потому что это будет означать, что мы потрудились не напрасно.
— Она прекрасна, — сказал Али, — но какова дерзость! Что за человек её муж, если разрешает ей так вольно вести себя?