Кроме бассейнов-водохранилищ город Давида снабжался водой из Гионского источника, как и тысячу лет назад, а на Храмовую гору вода поступала по акведуку из источников, расположенных к югу от Вифлеема. Как для индивидуального, так и для общественного пользования под основаниями домов в скальной породе выбивались специальные резервуары-цистерны для хранения дождевой воды. Система водных цистерн, обустроенных в период второго храма, служила жителям Иерусалима много столетий, вплоть до ХХ в.
Вблизи современных Яффских ворот, на стыке двух кварталов Старого города — христианского и армянского — возвышается еще один свидетель былого величия иродианского Иерусалима — башня Давида. Сегодня она является составной частью музея Старого города, а также неотъемлемой частью иерусалимской символики, как золотой «Купол скалы» или мистически-суровый храм Гроба Господня. А две тысячи лет тому назад эта башня, названная Иродом в честь своего друга Гиппика, вместе с двумя другими башнями, носившими имена любимой жены царя Мириамны и его брата Фазаеля, составляли крепостные сооружения, защищавшие прекрасный царский дворец, занимавший практически всю восточную часть нынешнего армянского квартала. Ранние христиане, особо чтившие династический род Давида, из которого, по преданию, происходил Иисус, уже после падения Иерусалима дали уцелевшей башне Цитадели имя легендарного библейского царя.
Время и разрушительные атаки римских легионеров не оставили камня на камне от другого фортификационного сооружения Ирода — крепости Антония, находившейся у северо-западной стены Храмовой горы и названной в честь Марка Антония — друга и покровителя иудейского правителя. В то же время приведенные Иосифом Флавием сведения о том, что к 70 г. н. э. Иерусалим имел целых три городских стены, являются сегодня археологическим фактом. В пределах так называемой первой, Хасмонейской, стены, перестроенной и укрепленной Иродом, находились Верхний и Нижний город. О расположении второй стены, также, видимо, возведенной в его правление, ученые имеют лишь смутное представление. Была раскопана только небольшая ее часть вблизи современных Дамасских ворот, свидетельствующая о том, что скорее всего она окружала город, разросшийся в северном от Храмовой горы направлении, и примыкала к крепости Антония. Внук Ирода Великого Ирод Агриппа I начал строительство третьей стены, продолжавшееся вплоть до осады Иерусалима римлянами. Ее остатки были обнаружены в районе американского консульства в Восточном Иерусалиме, на расстоянии примерно 600 м от нынешних стен Старого города.
Таким образом, к моменту трагической гибели Иерусалима от рук римлян город шагнул далеко на север и занимал территорию в четыре раза большую, чем в период хасмонейского правления. Никогда уже в последующие периоды истории Иерусалима — ни при византийцах, ни при арабских халифах, ни при крестоносцах, ни при турках — город не достигал таких размеров, как во времена Ирода и его потомков.
* * *
Наследники Ирода Великого не могли уже сдерживать зревшее на протяжении многих лет народное недовольство римским господством. Национальные чувства иудеев были до крайности раздражены триумфом античного духа над иудейским, воплощенным в многочисленных строительных проектах Ирода по всей стране. Негодование вызывали безудержная расточительность и страсть к роскоши власть имущих. Сохранился рассказ о том, как жена одного первосвященника приказала в Судный день, когда верующие должны были босыми пройти путь от своего дома до храма, выстлать улицы шелком, чтобы она могла пройти на Храмовую гору для участия в торжественном ритуале, не испачкав ног.
В то время как знать капризно сорила деньгами, простой народ нищал и разорялся, придавленный высокими имперскими налогами и безжалостной эксплуатацией со стороны местных богачей и жреческой аристократии. Отчаянные головы, чтобы как-то поддержать свое существование, вступали на путь грабежей и насилия. Те же, кто состоял на службе у римлян, подвергались гневному общественному осуждению. Даже в таком деполитизированном источнике, как Евангелие, улавливаются отголоски презрительного отношения к сборщикам податей—мытарям как самым недостойным грешникам[50] В обществе усиливались противостояние и взаимная ненависть.
Религиозные чувства верующих оскорбляла ежедневно приносившаяся в храме жертва от имени императора-язычника. Золотой орел — символ римского величия, распростерший над входом в храм свои крылья, воплощал собою торжество идолопоклонства, бесцеремонно вторгшегося в еврейские святыни[51] В начале 40-х годов I в. н. э. император Калигула, прознав о нежелании иудеев воздавать ему почести как воплощенному божеству, потребовал установить в иерусалимском храме свою статую и посвятить храм культу императора. Правда, по невыясненным причинам, он медлил с осуществлением этого решения, а затем дворцовый переворот в Риме и убийство этого извращенного себялюбца спасли иудеев от очередного надругательства над их святилищем. Получив известие о смерти Калигулы, вся Иудея возликовала.[52]
После смерти Ирода Иудея была превращена в римскую провинцию, управляемую прокураторами[53] которые подчинялись римскому наместнику провинции Сирия. Один из них, пятый по счету, прокуратор Понтий Пилат, занимавший этот пост с 26 г. по 36 г. н. э., особенно хорошо известен в христианском мире. Для нашего читателя, вероятно, самой известной является булгаковская интерпретация этой личности, предстающей на страницах неувядающего романа в образе усталого и разочарованного правителя, измученного собственными недугами и губительно жарким климатом, но не лишенного ума и проницательности. Он сумел разгадать неординарность представленного на его суд «преступника» Иешуа и раскаивается в том, что вынес ему несправедливый приговор, смалодушничав под давлением Синедриона. В поздней апокрифической литературе даже содержится намек на последующее обращение Пилата в христианство.
Однако такое изображение Пилата, более отвечавшее христианским идеологическим установкам, возлагавшим вину за распятие Христа на евреев, не вполне соответствует сохранившимся в исторических источниках фактам. Они говорят о том, что пятый прокуратор Иудеи был таким же жестоким и алчным человеком, бесцеремонно пренебрегавшим религиозными чувствами местного населения, как и многие его предшественники и преемники. Так например, американский исследователь В. Дюрант, ссылаясь на свидетельства историка Филона, писал, что «Понтий Пилат был суровым человеком; позднее (после казни Иисуса. — Т. Н.) он будет вызван в Рим, где ему предъявят обвинения в вымогательстве и жестокости, из-за чего он будет снят со своего поста».[54] Естественно, что своими методами управления страной римские правители только подливали масла в огонь уже разгоравшегося костра народного гнева.
Проявлением своеобразного идеологического сопротивления римскому господству, реакцией на насаждение языческого, нееврейского образа жизни cтало распространение в иудейском обществе мессианских идей. Вера в приход Мессии — сокрушителя земного царства зла, олицетворявшегося римским порядком, — была характерной чертой умонастроений эпохи. Вот почему именно в это время появляется много проповедников и сект, звавших народ к отречению от греховного существования, покаянию и духовному очищению в ожидании конца мира и прихода Царства Божьего. Среди них и Иисус из Назарета, которого его приверженцы считали Спасителем, посланным Всевышним, потомком царя Давида, помазанника Божьего. «…Благословен грядущий во имя Господне! благословенно грядущее во имя Господа царство отца нашего Давида!»[55] — приветствовали жители Иерусалима входящего в город Иисуса.
51
46 С древних времен у евреев запрещались какие-либо изображения живых существ, будь то животные или люди. В дальнейшем этот запрет был воспринят и исламом.