В представлении мусульманина святость Аль-Кудса связана с легендарным ночным путешествием Мухаммеда, во время которого пророк был вознесен на небо для беседы с Аллахом. Однако исторические исследования говорят о том, что в VII в. арабы-пришельцы еще никак не соотносили содержащийся в Коране эпизод биографии основоположника ислама с Иерусалимом, который даже не упоминается в строках соответствующей суры. Тогда перед их глазами предстал город процветающего христианства. В нем и у иудеев были свои священные традиции, пронесенные через века. Для того чтобы ощутить почву под ногами, утвердиться среди чужих святынь и реликвий, необходимо было обзавестись собственным, материализованным в иерусалимской топографии священным символом. В то же время такой символ должен был подчеркивать близость ислама к более древним религиям, исповедующим единобожие.
Документальных источников, повествующих о передаче Иерусалима арабам, не сохранилось. Только в фольклорной традиции запечатлелся этот новый кардинальный поворот в судьбе города. В соответствии с ней, патриарх Софроний отказался сдать Святой город кому-нибудь, кроме самого халифа Омара, возглавившего арабов после смерти Абу Бакра. И хотя нет достоверных подтверждений того, что Омар в тот момент находился в окрестностях Иерусалима, исследователи считают, что все же существовала какая-то реальная основа для рассказов о его благочестии и аскетизме, проявленных во время поездки в Палестину.[96]
Софроний в своем роскошном патриаршем облачении явился на Масличную гору, где его ждал одетый в грубую тунику кочевника чернокожий предводитель арабов (Омар был сыном черной рабыни). Халиф хотел видеть святые места, и патриарх по праву хозяина сопровождал его в этой своеобразной экскурсии. В церкви Воскресения (Анастасис) их застал час мусульманской молитвы, и Софроний предложил Омару совершить ее прямо перед Гробом Господним. И тут этот воин-варвар, казалось бы, только недавно поднявшийся на высокую ступень единобожия, преподал кичливым византийцам урок сверхтерпимости к чужой вере. Он вышел из храма и молился перед его входом, чтобы не дать повод своим единоверцам отобрать у христиан их святыню и превратить ее в свое место поклонения. Он будто бы тут же составил специальный указ, запрещавший мусульманам молиться на ступенях Мартирия или строить в нем мечеть. Этот пример высокого благородства и мудрого великодушия победителя в отношении побежденных, к сожалению, практически не имеет аналогов ни в предыдущей, ни в последующей истории Иерусалима.
Омар потребовал, чтобы ему показали место, где стоял Соломонов храм. Пришлось патриарху вести халифа на Храмовую гору, которая за время византийского владычества была превращена в обыкновенную мусорную свалку. Для христиан в этом заключалась совершенно определенная символика, ибо Иисус предсказывал словами пророка Даниила «мерзость запустения» на месте разрушенного иудейского храма.[97] Торжество своей веры и своего культа иерусалимские христиане выражали с примитивной непосредственностью. На Храмовой горе старались ничего не строить, на нее свозили со всей округи отходы и даже, по утверждению некоторых хронистов, привозили мусор из Константинополя.
Как повествует легенда, на Храмовую гору халифу пришлось буквально вползти, прорыв собственными руками проход в мусоре, которым были завалены ворота. А там уж один из его приближенных еврей Кааб аль-Акбар, принявший мусульманство, показал ему Камень основания, над которым, по еврейскому преданию, находился девир древнего храма. Для пришельцев-арабов завоевание Иерусалима являлось как бы возвращением к истокам, живым соприкосновением с религиями-предшественницами, из которых ислам так много почерпнул. Халиф Омар, движимый этими чувствами, хотел, чтобы у мусульман было свое, материализованное в иерусалимской топографии святое пристанище. Легенда рассказывает, что Омар, недолго думая, собрал кучу мусора в свой плащ и выбросил его в Кедронскую долину. Так было положено начало расчистке и обустройству Храмовой горы мусульманами.
Первый мусульманский храм выглядел весьма примитивно. Жители Аравийского полуострова не были мастерами в архитектурном деле. По описанию христианского путешественника Аркулфа, побывавшего в Иерусалиме в 670 г., это было грубое квадратное сооружение из деревянных досок. Фундаментом ему служили развалины прежних построек в южной части горы. Но зато оно было просторным и вмещало до 3 тыс. молящихся. Обращенные в ислам арабы из прилегающих к Иерусалиму районов собирались на пятничные молитвы в этой первой мечети.[98]
После смерти Омара в 644 г. в исламском обществе началась борьба за власть между халифами и членами семьи пророка. Победу в ней одержал представитель аристократического клана Омейядов Муавия, ставший наместником в богатой и цивилизованной Сирии. Позже, в 660 г. он был провозглашен халифом в Иерусалиме и стал основателем Омейядской династии, правившей исламской империей до 750 г. Муавия сделал своей столицей Дамаск, что благотворно отразилось на развитии всей Сирии и Палестины. Еще будучи правителем аль-Шама (арабское название провинций Сирии и Палестины), Муавия часто посещал Иерусалим, а, став халифом, возможно, имел намерение превратить его в ведущий культурный центр халифата. Его преемники также не оставляли Святой город своим вниманием, и именно благодаря усилиям Омейядов Иерусалим в конце концов утвердился как следующая за Меккой и Мединой святыня мусульманского мира.
Противники Омейядской династии в IX в. выдвинули концепцию, утверждавшую, что санктификация Иерусалима являлась политической акцией со стороны дамасских халифов. В Мекке правил враждебный им халиф Ибн аль-Зубайр и для того, чтобы отвратить паломников от Мекки, Омейядские правители задумали превратить Иерусалим в главный религиозный центр мусульман. Современные ученые считают, однако, что вряд ли нашелся бы мусульманский правитель, осмелившийся нарушить одну из пяти главных установок Корана о совершении хаджа в Мекку. К тому же доподлинно известно, что Омейяды не препятствовали паломничеству в Аравию, и оно не прекращалось в период их правления. Видимо, причины особого внимания новых властителей Палестины к Иерусалиму крылись прежде всего в межрелигиозных отношениях.
Придя в Иерусалим, арабские завоеватели не могли не ощущать своей отчужденности от духовной жизни города: священники и монахи, как и прежде, до арабского завоевания, чувствовали здесь себя хозяевами, сотни христианских паломников, стекавшихся в Иерусалим, создавали поистине интернациональную атмосферу. В одном из письменных источников только в списке отшельников, селившихся в хижинах и пещерах на Масличной горе, перечисляется «одиннадцать монахов, читавших свои молитвы на греческом языке, шесть на сирийском, пять на латыни, четыре по-грузински, два по-армянски и один по-арабски».[99] Множество христианских церквей подавляли непритязательных арабских воинов своим величием и роскошью, вызывали, с одной стороны, восхищение и восторг, а с другой — раздражение и зависть. Победители должны были противопоставить богатой пышности византийских ритуалов свою традицию, сравняться с христианами и превзойти их в красоте святынь, посвященных Аллаху. Халифам необходим был вещественный символ, связывавший их земную победу с высшим триумфом религии Аллаха, массам мусульман нужно было материальное доказательство их превосходства над неверными.
В правление пятого халифа Абд аль-Малика (685–705 гг.), когда Омейядам удалось сломить сопротивление своих противников и империя переживала более менее спокойные времена, в Иерусалиме на Храмовой горе началось грандиозное строительство. До сих пор не выяснено, почему для возведения мусульманской святыни было выбрано место именно в северной части платформы, где под сохранившейся с иродианских времен мостовой выступала глыба скальной породы. Что побудило ранних последователей пророка выбрать именно этот камень и построить над ним храм, получивший название Куббат ас-Сахра — «Купол скалы»? (Этот памятник во многих путеводителях и даже в научной литературе с XIX в. ошибочно назывался мечетью Омара, так как считалось, что он построен в честь первого арабского халифа.)