-- Как же вы ходите без документов на военные сборы? -- спросил изумленный доктор. Еще в Союзе доктор читал в специальной сохнутовской брошюре, что служба резервиста -- это почетный долг каждого израильтянина. Но Аркадий Ионович спокойно объяснил восторженному доктору, что для ковенца такая позиция является ложной, и, может быть, ему правильнее перебраться в военизированную ешиву маккавеев. Но за "гаранта" все равно причитается десять шекелей.
Они стояли на углу улиц царя Агриппы и короля Георга Пятого, где торгует с тележки курд-кукурузник, с которым у Аркадия Ионовича шла непрерывная война, и он специально водил сюда полупьяные компании, чтобы кукурузника подразнить. И вот, оставив своих спутников между кукурузной тележкой и порнографическим кинотеатром "Райский сад" (доктор Мостовой по-честному на фотографии из фильмов старался не смотреть, хоть практически все органы, относящиеся к райскому саду, на фотографиях были заклеены звездочками), Аркадий Ионович побежал в бухарский скверик за Борей Усвяцовым.
Надо сказать, что предложение Бориса Федоровича в электротоварные гаранты было не просто пьяным хулиганством, но еще и провокацией. В последние месяцы Боря почти не трезвел, голова его была обмотана кухонным полотенцем, и ни в какой банк его было уже не завести. Но в Аркадии Ионовиче сидел какой-то злой дух, которому нравилось всех стравливать, и через минут десять он сдал ослабевшего Бориса Федоровича довольному доктору, получил за него десять серебряных шекелей, а сам, вместе с нищим Габриэловым, отправился в Меа-Шеарим, прямиком в ковенскую ешиву. Как часто я мечтал оказаться на их месте! Что может быть прекрасней, чем сесть после трудового дня за толстую книжку! Знание -- это бездонный океан, и вот ты подсаживаешься к нему с краю, достаешь из-за голенища свою крохотную десертную ложечку и тоже со вкусом начинаешь хлебать. Как часто мечтал я выучить какой-нибудь мертвый язык, который кроме меня не будет знать совершенно никто на свете! Так что приезжает в Иерусалим какая-нибудь делегация писателей изо всех стран мира, и все спрашивают, кто знает такой язык? А я скромно молчу и чуть слышно говорю -- "я". Или возвращаться домой к длинному столу, за которым ждут меня притихшие домочадцы, и рука жены зависла над фарфоровой супницей, и золотистые волосы моей красавицы стыдливо убраны под косынку, и детки счастливо болтают под столом ножками в белоснежных гольфиках! Не отворачивайся от меня, ковенская ешива "Шалом", отопри для меня свои стальные двери! Но -- молчание: ни дыхания, ни звука в ответ! Ковенская ешива не принимает чужих! Она умеет различать коварные и пустые сердца!
В само здание ешивы Аркадий Ионович вошел один, Габриэлов по старой памяти подниматься туда не стал. Он снова напялил на себя темные очки и остался дожидаться своего приятеля в подворотне соседнего дома. И Аркадий Ионович, разумеется, о нем совершенно забыл, а когда к вечеру спохватился и спустился вниз, то в назначенной подворотне грузина Габриэлова не оказалось. Аркадий Ионович почувствовал себя виноватым и немного расстроился, но не сильно. Собственно, он задержался в ешиве не по своей вине и даже не выпил там ни одного глоточка вина, хотя в ешиве был полупраздничный день и все были немного навеселе, потому что исполняющий второй категории Шайкин в этот день выдавал замуж маму. А Аркадий Ионович давно не показывался в ешиве и о замужестве этой мамы просто начисто забыл. Вообще-то у него была феноменальная память. Он до сих пор числился ковенским студентом и Талмуд знал, как "Отче наш", так что вся ешива натурально давалась диву. И когда наведывались проверяющие от главного ковенского гаона, то за Аркадием Ионовичем домой неизменно являлись целые делегации. А все руководство ешивы -- и Шкловец, и Шендерович, и даже сам рав Фишер - считали, что если Аркадия Ионовича вылечить от пьянства (если бы знать как!) и он перестанет якшаться со всякой сволочью, то он имеет шанс вырасти в какого-то невероятного гаона!
И, конечно, в такой день Аркадий Ионович перебросился парой фраз со всеми шаломовцами, поздравил от себя лично маму Шайкина, которая выходила замуж за богатого ковенца с Западной Украины, владельца небольшой фабрики варенья. И пока все это происходило, пока шло веселье с вином, до которого Аркадий Ионович был небольшой охотник, потому что от вина у него сразу сильно начинал болеть желудок, все начальство, перед которым нужно было ходатайствовать за нищего Габриэлова, разбрелось.
Аркадий Ионович отложил свою просьбу на следующий день, а сам, найдя подворотню пустой, с довольной улыбкой, не торопясь вернулся домой.
Дома у Аркадия Ионовича Габриэлова из Баку тоже не оказалось. Вечером того же дня тело Габриэлова было обнаружено на строительной площадке мормонского университета и было отправлено в холодильник морга. Обстоятельства смерти Габриэлова остались невыясненными.
Глава восьмая
КАПЕРСЫ
Город, в котором я живу, -- небольшой. Его можно представить себе как гигантскую букву "А" или громадный циркуль с перекладиной, насаженные на кол. Это пять-шесть улиц, на которых происходит действие. Кол -- это улица царя Агриппы, внука Ирода Великого; перекладиной служит улица английского короля Георга Пятого; и еще две ножки циркуля -- Яффская дорога, ведущая в Яффо, и пешеходная улица Бен-Иегуда, переходящая в улицу Бецальэль ("в тени Бога"). На ней, в этой тени, стоит Национальная Академия художеств, национальный рыбный ресторанчик и трехэтажный Дом Нации, в котором однажды до глубокой ночи пела Людмила Гурченко. Во всех остальных местах люди только спят. Яффская дорога идет от автобусного вокзала, но это приличный вокзал, на котором нет постоянных шлюх, и на ночь его запирают от них на ключ, потом стоит заброшенный англичанами госпиталь с гигантскими платанами, базар, на котором живет автор (на манер "Последнего дня Помпеи", где художник Брюллов тоже изобразил себя в помпейской толпе с ящиком красок, которые он куда-то растерянно прет на голове). Дальше идет Плац-Давидка, там до печальной истории с котом работал чиновником мой друг Женя Арьев, а Миллер содержит свой магазин русской книги национального содержания. Посреди улицы Бен-Иегуда -- того самого типа, который не давал своему парнишке даже раскрыть рта, пока он первым в мире снова не заговорит на иврите, -- теперь посреди улицы этого Бен-Иегуды, благодарно раскрыв рот, сидит за столиком с высоким бокалом национального пива "Маккаби" русско-ивритский поэт Мишка Менделевич, а в ста метрах от него стоит пятиэтажный "Машбир", где Борис Федорович Усвяцов ворует кошерную индюшачью колбасу, которую делают из перьев и ног, и от нее пучит и сильная отрыжка. Еще повыше -- "Городская башня", с которой видно и последний день Помпеи, и Менделевича, и этот рыбный ресторанчик "У Бени", где готовят в основном из рыбы Святого Петра, она же "Амнон Ха-Галиль", невероятно костлявой рыбы, похожей на отощавшего подлещика. Но если вы никогда в жизни не пробовали нормальной рыбы, то вам, может быть, и понравится. Амнон -- это сын царя Давида, который изнасиловал свою сестрицу Тамар, когда она из сострадания принесла ему в постель две лепешки. И почему-то по этому поводу так назвали эту костлявую рыбу. Амнона через пару лет убил другой брат Тамар -- Авессалом, мстительный и малоприятный тип, но царь Давид на свою голову его простил. И тогда Авессалом составил против царя заговор, а его первый советник Ахитофел уговорил его еще переспать с любовницами отца на глазах всего Израиля, чтобы, как говорится, "обратного пути не было". Советник был из города Гило, там же он и удавился. Это довольно склочный город. Там давно уже каждый третий русский.