Арсаньев Александр
Иерусалимский ковчег (Казна Наполеона - 2)
АЛЕКСАНДР АРСАНЬЕВ
ЗАПИСКИ МАСОНА - 2
Иерусалимский ковчег
Дмитрий Михайлович Готвальд проснулся с волнующим ощущением того, что удача наконец-то улыбнулась ему. На миг лицо его омрачилось при мысли, что все произошедшее с ним - всего лишь ночная греза, навеянная шутливым Морфеем, с объятиями которого он не расставался до полудня. Тогда этнограф огляделся по сторонам. Все было по-прежнему, та же скромная мебель, черное фортепиано, шкаф с книгами и статуэтка Шивы. На столике - загадочная тетрадь с записями масона.
Дмитрий Михайлович Готвальд прибыл в Сибирь изучать тюремный фольклор. И надо же было так случиться, что по пути до Тобольска его тарантас "потерпел крушение": отвалилось левое колесо! Сегодня Дмитрий Михайлович воспринял это событие как перст судьбы! Волею случая в его руках оказался дневник Якова Андреевича Кольцова, отставного поручика Преображенского полка, скомпрометировавшего себя участием в декабрьском восстании 1825 года и сосланного на поселение в город Тобольск. Он писал, что вступил в орден "Золотого скипетра" девятнадцати лет от роду, и мастер разрешил его от силанума, священного обета молчания.
Готвальд знал о практической стороне масонства, которая представляла из себя педагогическую, благотворительную и книгоиздательскую деятельность, но дневник Кольцова стал для этнографа подлинным откровением и позволил заглянуть в святая святых масонской ложи, приоткрыть тяжелую дверь "храмины темной", сокрытой от непосвященных.
Дмитрий Михайлович всего-то за пять целковых выкупил в таежной харчевне у бродяги Гурама записки масонского детектива.
Конечно, не все позволил себе отразить в своем дневнике бесстрашный Яков Андреевич, ссылаясь на древнюю клятву вольных каменщиков: "В случае же малейшего нарушения сего обязательства моего подвергаю себя, чтобы голова была мне отсечена, сердце, язык и внутренности вырваны и брошены в бездну морскую; тело мое сожжено и прах его развеян по воздуху".
Просвященный Яков Андреевич Кольцов оговаривался, что это не пустые слова.
Здесь, в доме, где некогда проживал Кольцов, и ознакомился Готвальд с частью его записок. Он снова открыл тетрадь, бархатная обложка которой была разукрашена древними символами, смысл которых возможно было постичь лишь немногим посвященным. Ему очень хотелось познакомиться с новой историей приключений отставного поручика, раненого в битве под Лейпцигом, но дневник обрывался на полуслове, а больше тетрадей не было!
Дмитрий Михайлович, находившийся все еще под впечатлением от прочитанного, вздохнул, закрыл записки, и, даже не попрощавшись с инспектором, покинул тюремный музей и отправился в облюбованную им гостиницу.
Вечером в дверь его номера постучались. Дмитрий Михайлович вовсе не собирался принимать гостей. На следующий день он намеревался продолжить свою прерванную работу и потому не был расположен к светским беседам. Открытый лист к сибирской администрации, подписанный начальником Забайкальской области, открывал перед ним самим практически любые двери.
Нехотя, он все-же впустил незваного гостя, предварительно поинтересовавшись:
- Кто там?
- Открой, барин! - услышал Готвальд знакомый голос.
- Гурам? - удивился он, повернув в замочной скважине ключ.
На пороге стоял все тот же голосистый бродяга в рваной поддевке, напевший в харчевне задушевную песню и продавший Дмитрию Михайловичу тетрадь в лиловой обложке. Он переминался с ноги на ногу и скалил зубы.
- Ну, входи! - выдохнул Готвальд и пропустил Гурама вперед себя. Сердце его бешено запрыгало в груди от волнения. - Как тебя сюда впустили-то?
Бродяга ухмыльнулся.
- Так я сказал, что мне к вам надо.
- Как ты меня нашел-то? - не переставал удивляться Дмитрий Михайлович.
- Земля слухами полнится, - ответил Гурам. - Вот я и объяснил, что меня известный ученый дожидается.
Готвальд не смог сдержать улыбки. До чего же все у этого Гурама выходило просто.
- Новую песню мне принес? - поинтересовался он осторожно.
Черные глаза кавказца блеснули лукавым огнем. Дмитрий Михайлович готов был сказать, что в них заплясали черти.
- А вы до чего больше нужду имеете? До песен ли?
- В смысле?
- Понравились вам записки? - осведомился в ответ бродяга.
- А что? Ты-то в том какой интерес имеешь? - покосился Дмитрий Михайлович на своего гостя с подозрением.
- А такой, - объяснил Гурам. - Дружок мой перед смертью место мне одно указал, - он выдержал значительную паузу, а затем продолжил:
- Так в том месте этих тетрадей целый сундук припрятан.
- Что же ты сразу-то не сказал?! - возмущенно воскликнул Дмитрий Михайлович.
Бродяга пожал плечами:
- Всему свой срок! - и оживленно добавил:
- Глядишь, и сговоримся за сто рублей.
- Сначала я должен собственными глазами увидеть твой сундук, заметил Готвальд.
Гурам спорить не стал:
- О чем разговор?
Вечером Дмитрий Михайлович в сопровождении Гурама выехал за город в том самом злосчастном тарантасе, который кучер Харитон успел уже починить. Когда совсем стемнело, повозка подъехала к неказистому сараю. Кавказец зажег свечу, открыл амбарный замок и вошел под крышу. Дмитрий Михайлович последовал за ним.
- Вот! - кивнул бродяга.
Вдоль стены и впрямь стоял длинный резной сундук. Гурам приподнял тяжелую крышку. Дмитрий Михайлович подошел поближе. Тетради лежали стопками одна на другой, и все они были исписаны знакомым каллиграфическим почерком. Готвальд денег не пожалел.
Вернувшись в гостиницу, он тут же приступил к чтению, даже не взяв на себя труд переодеться и отужинать. Терпения хватило только на то, чтобы расплатиться с носильщиками.
***
I
***
День, когда я должен был рассчитаться с квартальным надзирателем Лаврентием Филипповичем Медведевым, за оказанную мне в недавнем прошлом услугу, выдался туманным и пасмурным. Я не спеша брел к Петропавловскому собору, где у меня была назначена встреча с вышеназванным господином.
Часы-куранты, установленные на колокольне взамен сгоревших при пожаре лет шестьдесят назад, сыграли мелодию гимна "Коль славен наш Господь в Сионе" и пробили шесть, когда я подошел к собору. Медведев явно запаздывал, его заметный мундир не маячил на горизонте. Отношения с надзирателем у меня были сложными и своеобразными. Он меня на дух не переваривал, и я соответственно отвечал ему тем же. Однако внешне все выглядело вполне благопристойно, и Лаврентий Филиппович, порою даже передо мной заискивал, видимо, в силу его благоговения перед Орденом, к которому я имел счастие принадлежать. Сам же Медведев к масонам не имел практически никакого отношения, но в связи с некоторыми обстоятельствами вынужден был оказывать мне услуги полицейского рода.