— Ну, наконец-то! — усмехнулся Кинрю. — А то что-то мы уже заскучали.
Мира бросила на него убийственный взгляд, но ничего не сказала, выпив стакан холодной воды. Она заметно нервничала, предчувствуя появление Ивана Сергеевича Кутузова, мастера, открывшего мне истинный свет и тайную природу вещей. Ему я был обязан своим членством в Ордене и воистину безбедным существованием.
После обеда я поднялся в свой кабинет со сводчатым потолком и витражными окнами в средневековом стиле. Своим убранством он напоминал мне скорее келью монаха, нежели апартаменты человека из общества. Не успел я открыть тетрадь и взяться за свои записи (по совету Иоанна Масона я начал вести дневник), как камердинер доложил мне о визите Кутузова.
— Проси! — велел я ему и, захлопнув тетрадь, спрятал ее в своем тайнике, который располагался в стене за картиной Гвидо Ренни.
— Приветствую вас, друг мой! — поздоровался Иван Сергеевич, едва переступив порог моей скромной обители.
Я склонил свою голову в ответ.
— Очень рад вас видеть, — как это ни странно, но мои слова соответствовали истине. Я искренне обрадовался его визиту, вопреки тому, что наставник иногда даже мне внушал нечто вроде благоговейного ужаса. И тем не менее, я считал его своим другом, несмотря на то, что это именно он открыл мне вторую Соломонову добродетель, которая заключалась в повиновении. И это с моей-то любовью к свободе!
До моего вступления в Орден я считал своим главным де— визом слова: «Liberte, egalite, fraternite ou la mort!»
Или, говоря по-русски: «Свобода, равенство, братство или смерть!» Однако истина показалась мне важнее, и я несколько изменил свое мнение о соотношении этих философских понятий.
Фонарик под потолком озарял своим матовым светом седины моего наставника, они казались еще белее, а морщины при таком освещении резче выделялись на его волевом лице, от чего он выглядел старше, чем был на самом деле.
— Говоря откровенно, я ждал вашего визита, — признался я, указав ему на стул.
— Так вы уже наслышаны о прискорбном событии?! — воскликнул он. — Плохие вести доходят быстро, — печально добавил Иван Сергеевич.
— Вы имеете в виду трагическую кончину Виталия Строганова? — уточнил я на всякий случай.
Кутузов кивнул:
— Совершенно верно. Дело явно запутанное. Как будто кто-то хотел инсценировать самоубийство.
— А вы не допускаете мысли, — поинтересовался я, — что Строганов и в самом деле покончил с собой, не выдержав нервного перенапряжения? Не каждому дано безболезненно приобщиться к великому учению! Возможно, на него повлияла чудовищная энергия, вызванная масонским церемониалом!
Иван Сергеевич пожал плечами:
— Трудно что-либо утверждать… — на некоторое время он замолчал, словно обдумывая сказанное мною, а затем промолвил:
— Вам, Яков Андреевич, и карты в руки. Конечно, и эту версию сразу же отвергать не стоит, но что-то подсказывает мне, что дело тут вовсе не в церемониале!
— Вам известно что-то еще? — насторожился я.
— Не могу пока сказать ничего конкретного, но кое-какие факты проходят тщательную проверку. Как только что-нибудь прояснится, я тут же вам непременно сообщу, — добавил Кутузов. — А пока займитесь расследованием! Был ли кто заинтересован в смерти Виталия, и имел ли он причину покончить с собой? Я думаю, не стоит напоминать, что виновный должен быть обязательно наказан!
— Не стоит, — я постарался произнести эти слова, как можно спокойнее. И все-таки почувствовал легкую дрожь, так как все еще не мог привыкнуть, что принадлежу к могущественному и беспощадному Ордену. — Не соблаговолите ли вы, Иван Сергеевич, сообщить мне адрес покойного Ученика?
— Конечно, конечно, — Кутузов вздохнул. Из его слов я смог заключить, что Виталий Строганов проживал вместе с родителями на углу Вознесенского проспекта и Екатерининского канала, неподалеку от церкви Вознесения Господня.
Проводив Кутузова, я собрался было к Медведеву в управу за подробностями, но опомнился, взглянув на фарфоровые часы. Время уже близилось к ночи, потому я решил отложить все свои визиты на завтра.
II
Утро выдалось солнечным и прозрачным, будто венецианское стекло. Хотелось еще понежиться в постели, однако долг звал меня в дорогу, и я предвидел, что Лаврентий Филиппович будет сильно удивлен, если до полудня не дождется меня в управе. Кто-кто, а уж он-то знал наверняка, что я не замедлю там в скором времени появиться.
Переодевшись, я спустился в столовую, где красовался сервированный стол, во главе которого томилась в гордом одиночестве чернокудрая Мира. Белый атласный халат, шитый серебром, переливался в солнечных лучах и только подчеркивал ее восточную красоту. Кожа индианки казалась бронзовой, а огромные глаза манили, будто два глубоких бездонных омута.
Заметив меня Мира преобразилась, обнажила сверкающие зубы в улыбке. Черные глаза ее потеплели.
— Рада вас видеть — нежно проворковала она.
Я ответил, что тоже рад и стал озираться по сторонам в поисках моего японца.
— А где же Кинрю? — осведомился я. Мне уже представлялось странным, что моего ангела-хранителя нет на месте.
— В кабинете, — Мира пожала плечами. — Играет в шахматы сам с собой.
Это все объясняло, и я успокоился. За партией мой золотой дракон подчас забывал обо всем. До такой степени его увлекала стратегия игры. Иногда мы часами играли с ним в вай ки, одну из четырех королевских дальневосточных игр. Он почти никогда не расставался с доской, разделенной на квадраты в виде решеток, разве что для того, чтобы обыграть меня в шахматы, и таскал ее за собой, сопровождая меня в поездках.
Поэтому я не удивился, что завтракать пришлось без Кинрю, и он не отведал плова, приготовленного руками индианки. Именно благодаря Мире я и пристрастился к восточной кухне и дня не мог прожить без острого аромата пряностей, на которые моя Мира никогда не скупилась.
— Я уезжаю, — уведомил я ее.
Она встрепенулась и бросила на меня встревоженный взгляд.
— Надолго?
— Нет-нет! — замахал я руками. — Ты, верно, неправильно меня поняла! Скорее всего, я управлюсь до вечера. Мне надо всего лишь наведать Медведева.
— А… — Мира кивнула понимающе. С Лаврентием Филип— повичем к этому времени успела познакомиться и она.
Я переоделся в черный фрак с бархатным воротником и шелковыми пуговицами и велел возничему срочно запрягать лошадей. Шестое чувство подсказывало, что сегодня мне придется едва ли не весь город исколесить. Так обычно и случалось, как только наступала пора браться за новое дело, потому я и решил прокатиться в собственном экипаже.
Медведев встретил меня в своей обычной подобострастной манере, с приторной улыбочкой на устах. Однако я нисколько не сомневался в его истинном ко мне отношении, и он прекрасно об этом знал, но тем не менее продолжал вживаться в образ моего преданнейшего друга. Я же был уверен наверняка, доведись ему возможность продать меня за тридцать серебрянников, он, Иуда, ничуть не заколебался бы. Пожалуй, Медведева удерживал только страх перед Орденом и щедрая оплата его услуг. Но, вопреки всему, мне приходилось иной раз полагаться на этого человека. Плох иль хорош Лаврентий Филиппович, а без него, может так случиться, не обойдешься!
— Ну, наконец-то! — воскликнул он. — А то я уж грешным делом, засомневался, что вы, Яков Андреевич, изволите нас осчастливить визитом. — Медведев указал мне на стул. — Заинтересовало-таки мое сообщеньице! — заключил он удовлетворенно.
— Весьма заинтересовало! — заверил я его. — Хотелось бы узнать об обстоятельствах гибели Строганова поподробнее.
— А как у вас глазки-то загорелись, Яков Андреевич, — усмехнулся квартальный надзиратель. — Впрочем, — он деланно вздохнул, — я ничего другого от вас и не ожидал!
— Так чем порадуете? — осведомился я. — Как продвигается расследование?
Квартальный надзиратель пожал плечами и нехотя сказал:
— Да топчемся все на одном месте.