Он выдвинул ящик письменного стола и извлек из него золотые часы с цепочкой. Потом Медведев протянул их мне со словами:
— Вот. Были обнаружены при покойном.
Я осторожно, будто бесценную реликвию, принял часы из его рук и переложил себе на ладонь.
— А вы их откройте, — велел мне Лаврентий Филиппович. — Ничего с ними не станется, не рассыплются, — самодовольно добавил он. Я послушался и приподнял крышечку со щелчком. На ее внутренней стороне значились имя и фамилия Строганова. Под ними были нацарапаны какие-то буквы и несколько цифр.
— М, А и Л, — прочитал я полушепотом. Напротив М стояло число двести пятьдесят, напротив А — семьсот, напротив Л красовалась сотня, а в скобочках была обозначена прописная «а». Рядышком была нарисована виселица со стрелочкой по направлению к букве Г, возле которой стояла цифра пять.
— И что вы об этом думаете? — обратился я к надзирателю.
— Думаю, — произнес он задумчиво, — что история запутанная.
— В логике вам, Лаврентий Филиппович не откажешь, — заметил я с невольным сарказмом в голосе. Однако Медведев на мой тон не прореагировал, по всей видимости, привык.
— Вот только, часики я у вас, Яков Андреевич, вынужден попросить обратно, — заметил он и добавил, словно извиняясь:
— Как-никак, а вещественное доказательство!
Я с трудом удержался от того, чтобы не спросить его, что именно эта вещь доказывает, но смолчал и послушно переписал все буквы и цифры к себе в записную книжку.
— Ну, вот и славненько, — приговаривал Медведев, похлопывая меня по плечу.
И чего только ради дела не вытерпишь!
— Ранее вы упоминали о каком-то свидетеле, — напомнил я надзирателю.
— Конечно, упоминал, — согласился Медведев. — У меня и данные его где-то здесь записаны, — добавил он и принялся перекладывать на столе с места на место стопки исписанной бумаги. Наконец он извлек на свет Божий то, что искал, и продиктовал мне под запись:
— Платон Модестович Слепцов, проживает на улице Московской, квартиру снимает у какой-то вдовы, в доме под номером шесть.
— И что же этот Платон Модестович из себя представляет? — осведомился я.
— Сами увидите, — усмехнулся Лаврентий Филиппович.
Я же настаивать не стал, распростился с квартальным надзирателем и поспешил по указанному адресу.
Трясясь в экипаже, я от нечего делать рассматривал людей через каретное окошко. Народу высыпало на улицы — тьма! Однако я так и не заметил никого из знакомых, и меня это почему-то разочаровало. Видимо погода настраивала на общительный лад, а я предчувствовал, что в скором времени вынужден буду погрузиться с головою в работу.
Экипаж остановился у железной витой ограды, я вышел из кареты и отправился прямиком к небольшому домику из белого кирпича, окруженному палисадником. Не успел я дернуть ручку звонка, как дверь мне открыла пожилая голубоглазая женщина в короткополом темно-коричневом шугайчике и длинной креповой юбке. Как я и предполагал, она и оказалась той самой вдовой, о которой говорил надзиратель.
— Чем обязана? — осведомилась женщина.
— У вас ли снимает комнату господин Слепцов?
— Ну, — насторожилась она. Мне показалось, что хозяйка не расположена к длительному общению.
— Так я к нему с визитом, — сообщил я ей, как можно любезнее.
Она пропустила меня в просторную переднюю, где горела огромная сальная свеча, и сказала, что уведомит обо мне Платона Модестовича.
— Как вас представить? — поинтересовалась она.
Я отрекомендовался:
— Отставной поручик Преображенского полка Яков Андреевич Кольцов.
Женщина скрылась за дверью, оставив меня в одиночестве, продлившимся несколько минут. Как я и думал, мое имя произвело на Слепцова благоприятное впечатление, и он, по словам хозяйки, согласился меня принять.
Платону Модестовичу на вид было далеко за пятьдесят. Я разглядел, что его дряблую шею украшал орден Станислава третьей степени, из чего было несложно заключить, что Слепцов долгое время прослужил на пользу отечеству в чине титулярного советника. Обстановка в его комнате была очень скромной, я бы сказал, даже бедной, потому я пришел к выводу, что материальное положение Платона Модестовича отнюдь не блестящее.
— Чем могу служить? — вежливо осведомился он, с интересом наблюдая за мной. Его мутные глазки оживленно забегали под мохнатыми седыми бровями. — Присаживайтесь, пожалуйста, — засуетился Слепцов и сам пододвинул мне обшарпанный деревянный стул с высокой спинкой.
Я устроился поудобнее и приступил к расспросам.
— Вы лично заинтересованы в этом деле? — удивился он. — Меня уже допрашивал некто Медведев, — добавил титулярный советник и уточнил, скорчив гримасу:
— Пренеприятнейшая личность.
— Погибший был моим другом, — ответил я.
Истине это почти не соответствовало, знакомство наше было почти что шапочным, зато выглядело более или менее правдоподобно. Зачем еще мне могло понадобиться вмешиваться в дела полиции?
— Так, так, так, — затараторил Слепцов. — И что же вы желаете знать?
— Расскажите мне обо всем как можно подробнее, — попросил я его.
— С чего же начать? — Платон Модестович засомневался, обхватил двумя пальцами подбородок и зашагал по комнате.
— С самого начала, — посоветовал я.
— Ну что же, попробую, — послушно согласился титулярный советник. — Возвращался я поздно вечером от дочери, она у меня далековато живет, на Аптекарском острове. Ее супруг там домик прикупил с мезонином. Так вот, я к ним обычно раз в неделю наведываюсь, чайком побаловаться, поболтать о том, о сем. У дочки моей, у Машеньки, печеньице всегда найдется домашнее, а зять мой человек сведущий, — Слепцов перевел дух и снова заговорил: — В вопросах политики.
Я с интересом внимал ему и не перебивал, вопреки своему страстному желанию направить наш разговор в совершенно иное русло. Мне не раз приходилось сталкиваться с тем, что чело— век, прерванный на полуслове, порой замыкается в себе. Поэ— тому я сдержал свой порыв и позволил Слепцову поведать мне все, что ему известно о замужней жизни Марии Платоновны.
— Так, о чем это я? — вдруг прервался Платон Модестович. — Ах, да, — он легонько хлопнул себя по лбу. — Темно уже было, я и не видел почти ничего. Но мне показалось, что человека в воду столкнули. Может, и померещилось? Не уверен я, — мой собеседник развел руками.
— А почему вам так показалось? — осведомился я.
Слепцов задумался, снова сорвался с места и зашагал по комнате. Наконец, он собрался с духом, чтобы ответить.
— Я увидел, как человек упал с моста, а потом услышал шаги, которые быстро удалялись прочь от рокового места. Хотя, — Платон Модестович все-таки остановился, — утверждать не берусь, — он вытер пот со лба батистовым платком с вензелями. — Возможно, несчастный юноша и покончил с собой, — Слепцов перекрестился. — Вам, вероятно, известно, что Петровские воинские артикулы относят самоубийство в разряд преступлений против жизни. Согласно закону, самоубийцу — неудачника, избежавшего смерти, приговаривали к смертной казни как посягнувшего на Божью волю и государственный интерес.
— Известно, — ответил я, изумленный его осведомленностью в этом вопросе.
— Ужасно, — воскликнул Платон Модестович. — Лично я этому бедняге сочувствую.
Я поблагодарил господина Слепцова и собрался было уже откланяться, но титулярный советник еще около получаса продолжал обсуждать несовершенства законодательства в прошлом и настоящем, а затем перешел к вопросу о даровании конституции Царству Польскому, так что мне удалось его покинуть только с преогромным трудом.
Извозчик меня уже заждался и явно обрадовался, увидев, что я по-прежнему жив и невредим. Он, кажется, вообразил себе обо мне уже Бог знает что. Усаживаясь в экипаж, я приказал вознице отправляться по направлению к церкви Вознесения Господня.
Мать Строганова, Инну Ильиничну, мне довелось застать в слезах и глубоком трауре. Ее под руку поддерживал муж, Александр Савельевич, глаза у него также были заплаканы. Весь дом погрузился в уныние, в чем не было совершенно ничего удивительного. Ведь эта чета потеряла единственного сына!