Мария Амор
ИЕРУСАЛИМСКИЙ ЛЕВ
… Мене — исчислил Бог царство твое и положил конец ему;
Текел — ты взвешен на весах и найден очень лёгким;
Упарсин — разделено царство твое…
Вряд ли хоть один клиент попадал в липкую, но дырявую паутину юридической помощи Шмуэля сознательно и целенаправленно, ведая, что творит. Меня отрикошетил к нему вполне дееспособный и потому занятый адвокат. Офис Шмуэля прятался на улице Агрипас, в здании, овеянном в Иерусалиме мрачной славой проклятого места. Там, в тупике слепой кишки гулкого коридора, по соседству с вакантными помещениями за забеленными стеклами, среди гор пожелтевших документов ютился щуплый, носатый молодой человек с пышной гривой реющих вкруг чела кучерявых волос и печальными очами. В отличие от остальных израильских адвокатов, облаченных в белоснежные рубашки и украшенных в меру дерзкими дизайнерскими галстуками, Шмуэль одевался во что попало. А может, даже и не раздевался, потому что постоянно оказывался в одной и той же растянутой водолазке и в бесформенных вельветовых штанах.
Едва он взвалил на себя попечение о моих интересах, как стало ясно, что мой поверенный поглощен думами о несравненно более важных вещах, нежели составление договора, земельный реестр или сроки платежей. Очевидное бескорыстие, порядочность и неспособность нанести хоть малейший сознательный вред окружающим, заставляли имеющих с ним дело упускать из виду тот вред, который крайняя бесхитростность и отрешенность от мирских мелочей могут нанести совершенно бессознательно. Для начала Шмуэль настоял, чтобы все платежи за квартиру совершались в шекелях, но по курсу доллара, и эта несвойственная ему предусмотрительность оказалась для него самого непреодолимым препятствием: каждый раз он умудрялся тянуть с оформлением покупательских взносов до того момента, когда курс доллара падал. Тогда он спохватывался, преисполнялся запоздалого рвения, и проворно оформлял получение денег по невыгодному мне курсу, сокрушенно сообщая, что теперь «мы» вынуждены будем вернуть покупателям разницу. На мои жалобные стенания этот не вовремя вставший на путь исправления копуша грустно ответствовал, что делу уже ничем не поможешь, мы обязаны соблюдать договор. То, что связавшись со Шмуэлем, делу уже ничем не поможешь, я начала догадываться: именно в те редкие дни, когда вниз катился курс шекеля, моего усердного помощника, как назло, покидала бдительная мелочность, и он оставлял сумму неизменной, наотрез отказываясь совершать недостойные пересчеты. На все предложения внести в договор пункт о неустойках или перевести коммунальные платежи на имя новых владельцев, он только небрежно отмахивался и кротко упрекал:
— Зачем вам это?
Впрочем, любая просьба грубо вырывала Шмуэля из некоего несравнимо лучшего измерения бытия. Тем не менее, благородный человек, он соглашался вести, пусть бестолково, зато безвозмездно, дела множества благотворительных обществ, а также безотказно консультировал несчастных, не сумевших разжиться более действенной юридической помощью. Приходилось утешаться тем, что с библейских времен каждый город спасается подобными праведниками, и доводить процесс оформления сделки до благополучного завершения настырно названивая, напоминая и настаивая.
Наверное, все бы получилось, если бы не очередная Ливанская война.
Как ни сложно вообразить, на что мой Шмуэль мог сгодиться Армии обороны Израиля, его призвали на службу в танковые войска. Чрезвычайные требования военного времени вышли на первое место даже в жизни тех, кто в оборону страны мог вложить лишь свою тревогу. Когда в каждой сводке новостей перечисляют погибших, обывателя в тылу охватывает стыд за интерес к курсу доллара, и я отдала ключи от дома, где когда-то была очень счастлива, а потом очень несчастна, напрочь забыв о переводе коммунальных счетов на имя новых жильцов. Не ведаю, что помешало покупателям перевести счета на свое имя, возможно, та же причина, которая мешала им помнить и об их оплате. В результате всеобщей рассеянности самым неприятным образом о накопленных задолженностях принялись напоминать штрафы мэрии и иски электрической компании. Поскольку юридически неплательщиком оставалась я, следовало перерезать пуповину ответственности.
Но время шло, а Шмуэль в своей конторе больше не появлялся. Поначалу на звонки любезно отвечала секретарша, неизменно уверявшая, что Шмуэль скоро появится. Скоро, это когда? Подумав, она предположила, что как только кончится война.
Война закончилась, однако демобилизованный Шмуэль к ярму оформления имущественных сделок не вернулся. Некоторое время в офисе еще теплилась деловая жизнь в виде вялых обещаний автоответчика, что «г-н Штейнберг непременно отзвонит», затем умолкли и эти посулы. Табличка «Помещение сдается» скорбной эпитафией повисла над погостом моих надежд на добровольное появление законоведа. Лишь через сосватавшего нас юриста удалось передать ему отчаянную мольбу о срочно требующейся помощи.