Остается рассказать, по какой космической иронии судьбы мне с группой детей — наверняка единственной в Европе — удалось выжить.
Сейчас, когда я должен перевести внимание на собственную судьбу, в моей бедной голове все снова путается. Я так отчетливо ощущаю, что я один. Один или безумен? Неважно. Разве это не одно и то же?
Деревня в Лозере, как же она называлась? Хотя, в общем-то, какая разница? Плевать. Там была приличная гостиница на склоне, рядом с серпантинной дорогой. Шарлю, младшему из братьев, прописали горный воздух. У него начинался туберкулез. Место считалось прекрасно подходящим для лечения такого рода заболеваний. На вершине гряды, чуть выше гостиницы, располагался детский санаторий, не очень заселенный на тот момент. Думаю, там жили три десятка детей. Может, больше. Теперь не узнать. Им предстояло сыграть свою роль в истории. Сами увидите какую.
Тот пресловутый день, день гнева… Где же я это слышал? Это от меня ускользает. День гнева, это, наверное, тот день, когда состоялась экскурсия в гроты, известные своей прохладой и живописными наростами. Все произошло так быстро, так неожиданно, что многие продолжали невозмутимо двигаться в колее своей рутинной жизни. Мы приехали в гостиницу «Ангел-хранитель» (ну вот, я и вспомнил название!) как раз в тот момент, когда ситуация на Востоке ухудшалась, и внезапность первых боевых действий, общая растерянность удержали нас от дальнейших планов. Лорд Кленденнис не отвечал на мои письма и телеграммы. Предполагаю, что их не пропускала цензура. А может, лорд куда-то уехал или умер. Учитывая мой возраст, я должен был получить мобилизационное предписание. Но я ничего не получал. Происходящее было полным безумием, идиотским безумием… Впрочем, сейчас все это так мало, так мало значит. Да и тогда тоже. И вправду, какая разница: что делать и где оказаться… Пф!
И вот мы отправились на экскурсию. Но не одни. Мы присоединились к группе десяти — двенадцати детей из санатория и проводнику, парню лет двадцати, одетому, точно бойскаут. Я слишком утомлен, чтобы разъяснять, кто такие бойскауты. Как сейчас вижу этого высокого парня в очках, с худым лицом и повязанным на шее красным галстуком. Он вел детей по-военному, отдавая им короткие лающие приказы. Он привык показывать гроты, эту местную примечательность. С начала нашего пребывания мы планировали присоединиться к какому-нибудь походу подобного рода. Погода была прекрасная. Мы вышли рано, чтобы нас не застала полуденная жара. А до этого, во время завтрака, рассеянно слушали выпуск новостей по радио, и я запомнил последнюю фразу: «Африка уже не отвечает». Звучало трагически. Но мы уже так свыклись с трагическими новостями, часто опровергаемыми, кстати, часто на следующий день. Кто бы мог подумать, предположить, что конец света был запрограммирован именно на то утро? «Dies irae, dies illa…»[40] — мы пели это, когда я был маленьким, но уже не помню где… Пф!
И вот мы отправились. Дети шагали по горной тропе и оживленно переговаривались, под их ногами осыпались камешки, воздух благоухал ароматами растущих по склонам трав. Мы двигались по гребню, а слева и справа тянулись отроги и выступы с редкой приземистой растительностью. Через час или два тропа, которая то поднималась, то спускалась, уклонилась к насыпи и повела к какой-то отвесной скале. Там, в скалистой стене находился вход в пещеру. Насыпь, по которой теперь вилась тропа, была по большей части искусственная. Первым исследователям этих естественных пещер приходилось огибать скалу, забираться на нее, а потом спускаться на тросах ко входу. Шарль и Ратбер общались с другими детьми, среди которых была одна девочка, все болтали, веселились. Я шел сзади, погруженный в свои мысли, мало склонный разговаривать с проводником. О войне я, кстати, не думал. Я вспоминал о Биаррице, об Элене Бубулко, которую надеялся вновь увидеть в декабре… Какая жалость! Где она, эта Элена? Отныне это только какое-то имя, слово, которое могу произнести только я, слово, которое исчезнет вместе со мной. А Биарриц? Возможно, руины казино лежат на многометровой глубине рокочущего моря.
40
«Dies irae» (