Ленрубен был убежден, что, воспроизводя эти движения методично и точно, он сумеет вызвать новый выстрел. Но возникло сомнение относительно количества возвратных движений серии № 3; надо было выяснить, сколько именно движений назад-вперед выполнило ружье: пятнадцать или шестнадцать. Ленрубен настаивает на шестнадцати, Цитроен — на пятнадцати.
Возможно, прав Ленрубен. Цитроен и все остальные очень плохо считают, «пятнадцать» и «шестнадцать» — это уже слишком большие числа для них. Хотя все они могут кое-как досчитать до ста. Им знакомо слово «тысяча», которое не изменилось и осталось одним из редких слов, не подвергнутых носовому произношению. Но сомневаюсь, что оно имеет для них какое-то конкретное значение: «тысяча» значит просто «много». Ленрубен — определенно гений племени — способен назвать числа до тысячи и даже дойти до двух тысяч; но он редко использует эту исключительную способность, и «десять тысяч» для него наверняка означает что-то близкое к «мириадам».
Возобновился спор, возобновился эксперимент: ружье дулом вверх, трижды — четверть оборота слева, затем — движения назад-вперед. «Патнац!» — «Нет, шатнац!» (В нашем мире произносят «шатнац»: в этом причина путаницы между двумя числами и, возможно, причина заблуждения Цитроена.)
Затянувшаяся сцена наводила на меня зевоту. И все же… Тягая оружие, они могли спровоцировать второй выстрел. Это была двустволка. Я подошел к ним и отобрал ее. Пока они еще уступают мне в некоторых вещах. Я открыл затвор и осмотрел стволы. Нет, все пусто. Первый патрон, наверное, использовал сам охотник.
Я вернул им безвредное теперь оружие. Пускай забавляются. По земле разбросаны патроны, возможно еще пригодные. Я мог бы зарядить ружье, объяснить им устройство… Но к чему? Они бы поубивали друг друга. Хотя так, наверное, было бы и лучше. Но мне не хочется вмешиваться.
Наплевать.
И потом, отыскался тот, кто разрешил вопрос вместо меня. Вождь племени, Манибал. Он властно вырвал ружье из рук Цитроена и отнес его — торжественно и решительно — в угол. И сказал — если я правильно понял (ведь мне все труднее понимать их), — что опасно повторно вызывать чудо, которое исходит, естественно, от Иесинанепси. Палка делает взрыв только тогда, когда в ней пребывает Иесинанепси, а если его в ней нет, то не делает. Так почтим же его и не будем к этому возвращаться.
Два соперника подчинились с одинаковой на первый взгляд готовностью. На самом деле Ленрубен ушел нахмурившись. Он явно остался при своих мыслях. Палка делает взрыв, когда производишь определенное количество полукруговых движений, и если припомнить их точное количество и амплитуду…
А ведь Ленрубен наименее глуп из всей группы! Вот, значит, на какой стадии пребывает эта карикатура на человека. Затухающий огонек человечества. Последний язычок того пламени, которое горело в фосфоресцирующих мозгах Архимеда, Ньютона и Эйнштейна, сейчас едва теплится и коптит в голове сопляка, усеянного веснушками. Мрачная шутка. Разве цивилизации людей не лучше быть поглощенной последним выплеском катастрофы, чем оказаться обреченной на столь жалкое выживание?
У них нет письменности. Они больше не пишут, не умеют читать. Но кое-что все же осталось. Прописные буквы знакомы всем. Только они превратились в магические знаки, которые наводят, отводят или заклинают сглаз. Думаю, поэтому на стенах трех пещер можно увидеть бесконечное повторение начала алфавита: A, B, C, D, E, F. На этом он обрывается. Буква F — это как барьер. Не знаю почему. Хотя встречаются отдельные слова, фрагменты фраз и даже — у входа в первую пещеру — целое связное предложение:
Разумеется, оно взято из какой-то детской книги для чтения. Думаю, автор надписи не знал, что она означает, даже когда ее высекал. Это просто навязчивое визуальное воспоминание, подобное тому, что есть у нас всех. Оно уже не имеет никакого отношения к речи, во всяком случае к их речи. А еще в разных местах я нахожу начертанный углем один и тот же набор слов, восходящий, должно быть, к школьной азбуке:
Но лишь один раз серия дана полностью. Ее еще воспроизводят, но все более сокращая. В итоге она истощается до слова кокакысакок, которое становится магической вокабулой, этакой абракадаброй. Письменности в подлинном смысле слова уже нет.
А вот что для них имеет значение, так это форма букв. Между чертами и углами они устанавливают какие-то загадочные связи, которые мне не уловить. Геометрия играет определенную роль в том, что у них остается от науки или замещает ее. Они явно предпочитают геометрические формы и всякий раз, когда встречаются с ними или могут их воспроизвести, кажется, ожидают чуда. Возможно, это воспоминание о былом мире, где преобладали формы прямые как стрела, который они противопоставляют естественному, беспорядочному миру, где оказались затеряны?
42
«Дом, который построил Пьер» (