Ленрубен, выпрямившись, стоял на краю крутого обрыва и пристально рассматривал руины внизу. Казалось, он размышляет, но я знаю, что это пристальное внимание для него обычно и часто лишь скрывает рассеянную мечтательность или даже совершенное отсутствие мысли. Задумчивость была явно неглубока, о чем свидетельствовало и то, что он время от времени прерывался, дабы обстоятельно поковыряться в носу — жест, который он сам, до потопа, посчитал бы весьма неблаговидным.
Взгляд Ленрубена скользил по спускавшимся террасами посевным участкам, где среди бурьяна еще прорастали колосья ржи, ореховые деревья и каштаны, которые издали казались маленькими зелеными звездочками, рассыпанными по небу, как зеленые огни фейерверка во время праздника. Его глаза впитывали пейзаж, уши — шум бриза. Я уже замечал, что их чувственное восприятие отличается от моего. Они не приучены к ошеломляющему воздействию целой лавины шумов и звуков, целого шквала мыслей, а посему могут различать мелкие подробности, некогда недоступные городским жителям. Такой ребенок способен расчленять тишину — то, что мне кажется тишиной, — на тысячи тончайших оттенков.
Однако кое-что он все же не услышал.
Амбрион — за ним следовали Пентен и Абдундун (Цитроен с вывихнутой ногой остался в пещере) — крадучись подошел к нему сзади.
Возможно, Ленрубен их и услышал, но не придал этому значения.
И зря. По знаку вожака в едином порыве они сильно толкнули Ленрубена в спину, после чего отпрянули, ибо подвержены головокружениям.
Силуэт с рыжей копной исчез. Я едва заметил неясный след от траектории его пролета в бездну. И даже не успел предупредить его. Хотя было ли — могло ли быть — у меня желание его предупредить? В том мире, каков он теперь, Ленрубеном больше, Ленрубеном меньше — какая разница?
Ха!
Трое безмолвных подростков на миг замерли. Они еще не осмеливались поверить в свершившееся, и это свидетельствовало о престиже, который рыжий сумел завоевать. Наконец, по-прежнему не двигаясь, они переглянулись и расхохотались. Звериная радость осветила их грязные лица; глаза из-под спутанных волос блестели, как у волков.
Смех привлек и заразил Бидонвина, находящегося поодаль; дурень тут же подбежал с каким-то цветком в руке и глупо засмеялся, сам не зная чему. Этот точно не участвовал в заговоре. Даже в прежней жизни его считали бы умственно отсталым. А уж здесь-то…
Амбрион растягивал проявления злобного торжества. Хлопал себя по уже волосатой груди, а из его рта, обросшего черноватым пушком и зияющего как дыра на смуглом лице, вырывались звуковые тирады, которые я плохо понимал. Что-то вроде победного гимна, скорее ритмизированного утверждения, поскольку петь он не умел. Лишь в двух беспрестанно повторяющихся фразах я уловил приблизительный смысл:
Амбрион завалин Ленрубен,
Амбрион бо син Ленрубен.
(Амбрион убил Ленрубена, Амбрион сильнее Ленрубена.)
Наконец, вдоволь покривлявшись, они решили сняться с места. Поход закончен. Теперь обратно в пещеру. Это ведь была идея Ленрубена, вся эта экспедиция. Итак, мы двинулись вдоль склона по едва заметной ложбинке, которая ранее привела нас к обрыву. Прошли сотню шагов под уклон, затем поднялись по крутой тропинке к гребню стегозавра. В том месте, где начиналась тропинка, виднелись следы настоящей тропы, но заросшей бурьяном, которая уходила в долину, где, должно быть, выводила на извилистую дорогу. Этакое подобие перекрестка.
Едва мы к нему подошли, перед Амбрионом, шагавшим впереди с высоко поднятой головой, вдруг возник какой-то вытянутый силуэт. Живой факел с огненной гривой.
Ленрубен. Я был ошарашен. Остальные буквально пали навзничь, осели на свои задницы, вытянув вперед руки, отвернувшись, чтобы не видеть, и закричали:
— Иесинанепси!
Определенно это слово, имеющее столько разных смыслов, приобрело еще одно значение: «призрак». Так подумалось мне в тот момент. Но позднее я понял, что недопонял. В их представлении Ленрубен действительно умер, но был воскрешен силой Иесинанепси; следовательно, Ленрубен имеет отношение к его силе, а значит, бессмертен и неуязвим. Для них это кажется не более невозможным, чем что-либо иное. Да и потом, что такое «невозможное»? Что истинно и что ложно? Мне ли об этом рассуждать? Мне, вероятно, безумному, обладающему слишком хрупким, наверняка единственным на планете сознанием, которое еще соединяет два мира?
Но Ленрубен в отличие от меня не философствовал. Он набросился на Амбриона, схватил за волосы, принялся отвешивать ему затрещины и пинки, короче, задал изрядную трепку. Тот безвольно все сносил. Время от времени, приоткрывал вздувшиеся от ударов губы и тихо, словно умоляя, подвывал: Иесинанепси!