Ленрубен вскоре унялся. Пинком заставил Амбриона встать и властным жестом приказал нам следовать за ним. Я повиновался, как и остальные. Повиноваться этому мальчишке? Пф! Мое существование может закончиться в любой момент. Так к чему хотеть одно, а не другое? Теперь надо быть ребенком, чтобы чего-то хотеть.
Козья тропа петляла и скользила, мы петляли и скользили по ней, цепляясь за пучки трав. Вскоре добрались до маленькой, едва сдерживаемой гнилыми кольями, осыпающейся и местами провалившейся площадки, на которой росли пшеница и виноград. И за тремя ореховыми деревьями — какой сюрприз! — увидели домик, колодец, садик и загон.
Мое глупое сердце учащенно забилось. Но мы подошли ближе, и с первого взгляда я убедился, что всякая надежда тщетна. Дом пуст, двери настежь открыты, ставни болтаются. Запах смерти и заброшенности. Ни души. Не было даже трупов. Мы обошли дом, часть которого обрушилась и раскрошилась. С другой стороны находился дворик, где когда-то сушили белье. От стены до скособоченных шестов все еще тянулись веревки. Некоторые шесты были вырваны из земли и повалены вместе с веревками и перепачканным бельем: рубашками, превратившимися в клочья, и простынями, скомканными, бесформенными, как бредень.
Бедствие оставило следы и здесь. Однако… как-то странно… Если приглядеться, некоторые жерди, похоже, вырваны совсем недавно. Рядом с одной из них, в ямке разворошена свежая земля. А на одном коме белья явно виднелась вмятина, казавшаяся каким-то отпечатком.
У меня возникло сомнение. Я поднял голову. Глупость, конечно, но все же… Прямо над нами — ветви каштана, растущего из расщелины, над ним, еще выше, — выступающая вперед, балконом нависающая скала, на которой мы до этого стояли. Оттуда, сверху мы не могли видеть ни площадку, ни домик. И именно оттуда Ленрубен и упал. С высоты нескольких метров, двух-трех этажей, не больше. Упал на веревки с бельем и простынями, которые, как натянутая сеть, смягчили его падение.
Вот так он и воскрес. Вот одно из чудес Иесинанепси. Я рассмеялся.
Но рассмеялся один. Остальные обшаривали дом и приносили трофеи. Ничего пригодного: щербленые тарелки в цветочек, цветные стаканы, из тех, что выдавались в качестве лотерейных призов на деревенских праздниках, гипсовая статуэтка Богоматери с сохранившейся позолотой и лазурью. Для них эти предметы будут фетишами и ничем больше. Я мог бы, конечно, возомнить себя Робинзоном и искать какие-нибудь железки или другие полезные предметы…
Пф! Что поделаешь с этими болванами? Вот, казалось бы, умный Ленрубен. Я показал ему на каштановое дерево, цеплявшееся за край обрыва, как этакий зеленый канделябр. Попробовал объяснить, что понял, как все произошло, и… чуть ли не поздравить его с этим. Должно быть, это был момент отупения или прострации! Я даже испытал к мальчугану чуть ли не симпатию. Наверное, от желудочных резей. Переел фруктов, вот кишечник и расстроился.
И что же он мне ответил, недоумок? Нет, это действительно фарс. И это тоже. Если бы я и согласился существовать в нынешнем мире, то только из-за его шутовства: вот единственное, что его чуть скрашивает и остается его неизменным свойством.
При помощи жестов, а также гортанных и носовых звуков олух объяснил мне, что, упав, ничего себе не переломал, потому что в момент, когда его толкнули, он ковырялся в носу. Это действие (ковыряние в носу) приятно Иесинанепси, и именно потому, что он, Ленрубен, держал пальцы в носу, Иесинанепси уготовил веревки с бельем специально, дабы удержать его тело.
Вот так! Отныне засовывание пальца в нос — действо ритуальное, благовидное и искупительное. Оно совершается каждое утро всем племенем, включая Илен, перед стаканом для полоскания рта с золотой каемкой, украшенным голубой незабудкой, в окружении двух тарелочек с изображением мака и пиона. Это утренняя служба!
Ха-ха-ха! Иесинанепси!
Нашелся еще один предмет, обретение которого возымеет свои отдаленные последствия. Как, впрочем, и все, что они делают. Они — зачинатели, и их малейшие нелепицы будут бесконечно сказываться на судьбе грядущих поколений.
Вместе со стаканом для полоскания рта, статуэткой Богоматери и тарелками они принесли еще вазу, цветочную вазу. Она — уродлива, настоящий шедевр жанра, с фарфоровой листвой и лиловатыми розами, о чьи лепестки режешь пальцы, едва притрагиваешься к экспонату.