19 марта. — Но этим все не закончилось. Напротив, все только начиналось. После нашей первой встречи с одним из кретинов прошло два дня. За это время мы опять ездили на остров и определили местоположение их жилища. Но они противились любым попыткам сближения, отказывались приручаться, дичились. Мы могли наблюдать за ними только издали; самое большее, сумели приблизиться к некоторым на расстояние человеческого оклика, но они сразу же убегали. Однако этого было достаточно, чтобы проверить утверждение профессора: они все подобны первому встреченному нами туземцу; ужасные деформированные недомерки, уродливые коротышки, кривоногие, гротескные. Да еще и зобастые. Наличие характерных зобов мы смогли установить почти у всех самок. У женщин живот выдается вперед еще больше, чем у мужчин. Благодаря, так сказать, форменной наготе кретинодольцев половая принадлежность человека определяется очень легко. «Если наречь человеком того, в ком ничего человечьего нет», как сказано уже не помню в какой трагедии[52].
У женщин плоские стопы, как баржи, плоские кисти, как доски, и плоские вислые груди, как спекшиеся тыквы, причем вне зависимости от возраста. Возраст, кстати, трудно обозначить. По мне, так все кретины выглядят старыми, и я не сумел бы отличить детей от взрослых. Я ни разу не видел, чтобы женщины носили своих младенцев, как это делают самые дикие дикарки, даже у каннибалов. Впрочем, они уже почти не вызывают во мне любопытства, настолько они грязны и омерзительны. В этом Коррабен зашел еще дальше меня; он напрочь утратил восторженность и даже интерес к кретинскому роду; все время ловит пелудо и лазает по скалам. Зато профессор воодушевляется все больше и больше. Размышляет. Ищет средство, уловку, чтобы привлечь кретинов, установить с ними долгосрочные взаимоотношения.
23 марта. — Попытки Бабера увенчались успехом. Он ликует от радости. Упивается своей победой. Честно говоря, победой жалкой. По крайней мере, у меня такое впечатление. Впечатление, от которого я не могу избавиться. Столько усилий, издержек, столько дипломатии, находчивости, и все ради чего? Ради того, чтобы, подойдя как можно ближе, рассматривать горстку дегенератов, наслаждаться их уродством, впитывать их смрадное дыхание и невероятную вонь их логова.
Ибо мы проникли в эти пещеры. Не без труда. И осмотрели их, но они были пусты. Покорили лишь жилище, но без жителей. Когда мы, Ипполит-Эрнест Бабер и я, в первый раз приблизились к крутому склону, ведущему в темную глубокую расщелину, то были встречены нестройными хриплыми криками целой ватаги, высыпавшей нам навстречу.
Ну и зрелище! Их было не больше тридцати — сорока: какие гримасничающие маски, какие морды гаргулий, — морщинистые, искаженные, гадкие, неистовые! Они исходили слюной и соплями, скрежетали зубами, хлопали по выпяченным животам своими широкими ревматически узловатыми руками. В первый раз мы заметили стариков или тех, кто таковым может считаться в этой популяции. Ибо всё дает основания полагать, что длительность их существования не превышает тридцати лет. Но даже в этом возрасте или задолго до него у них уже выпадают волосы и зубы, и ко всему уродству дегенерации прибавляется неприглядность дряхления. Как описать этих горбатых и пузатых недоростков, их сопливые носы, напоминающие бугристые каштаны, их черепа, покрытые дряблой, как на шее у стервятников, кожей? А вот старух мы не видели вовсе; но даже молодые, похоже, достигли верха уродства. Все подробности их анатомии были видны, поскольку, кроме грязи, другой одежды у них нет. Обезьяны с грушевидным торсом, морщинистым животом, с морщинами, расходящимися лучами от пупка; пучки редких жестких волос, отбрасываемых назад, на худые плечи, западающие над ключицами; они махали длинными тощими руками, завершающимися когтистыми лапищами. Глядя на них, вспоминалась легенда о гарпиях: у тех они позаимствовали уродство и ярость, а еще запах, который ледяной ветер доносил до нас. Так как мы продолжали идти вперед, они разволновались и раскричались пуще прежнего. Самцы замахали руками, точно мельничными крыльями. Еще больше слюнявились и трескуче испражнялись в свои широкие ладони, подставляя их под зад; затем принялись бросать в нашу сторону свои парны́е липкие лепешки. Этот специфический обстрел заставил нас отступить, но увернуться от некоторых снарядов мы все же не сумели.