Он словно с сожалением оторвался от созерцания кретинов. С резким щелчком закрыл зажигалку, и страшная картина, погрузившаяся в сострадательный мрак, исчезла. Какое-то время наши глаза, отвыкшие от темноты, ничего не различали. Мы повернулись к выходу из пещеры. Снаружи было ненамного светлее. Заморосил мелкий дождь, день сворачивался. Лохматые облака вязли в мокрых ложбинах долины.
— Скоро вернутся остальные, — сказал Бабер. — Пора уходить. Но мы еще вернемся.
23 марта. — Определенно все усугубляется. Я имею в виду профессорскую увлеченность кретинами. Капитан Портье также встал на их сторону. Говорит, что они не такие животные, какими кажутся мне. Или что в их животности еще есть проблески человечности. В их хриплых криках, вое, цоканье и урчании, не говоря уже о рыгании он обнаруживает признаки языка. Языка, который якобы можно понять, интерпретировать. Вместе с тем капитан признаёт, что такая задача ему не по силам, и не прочь возложить ее на меня. Большое спасибо за большую честь! Я бы предпочел близко не подходить к смердящим гномам и не дышать их зловонным дыханием.
Однако приближаться к ним все равно приходится. Профессор наблюдает за ними и требует от меня подменять его, пока он проводит не знаю какие эксперименты, чью суть пока еще не разъяснил.
Нравы кретинов! Они прекрасны! Можно ли вообще говорить о нравах, о цивилизации, как это уверенно делает капитан, в случае с подобным отродьем? По мне, речь следует вести скорее о функционировании особого вида животных, причем не высоко поднявшихся по лестнице живых существ. По многим критериям они стоят ниже обезьян. Их главное оружие — палка, она же их главное или, точнее, единственное орудие; это и рычаг, и дубина, и трость для ходьбы, и жердь для сбивания, и рогатина, чтобы шуровать в кротовых норах и расковыривать раковины. А еще это музыкальный инструмент, если, конечно, верить Портье. Часто, когда все тихо, по утрам или пополудни, они издают целые серии грубо ритмизированных «тук-тук», стуча по скалистым стенам, и это занятие погружает их в слюнявый экстаз. Капитан и в этом пожелал усмотреть какой-то язык, что-то вроде азбуки Морзе, но я уверен, что он заблуждается. Кретинодольские кретины слишком кретинисты, чтобы достигать вершин столь отвлеченных и столь рафинированных средств выражения. Даже не знаю, стоит ли в этом видеть нечто большее, чем простой рефлекс, чисто механическое действие.
Эти вопросы превратились в предмет нескончаемых споров между капитаном и мной. Портье настаивает, что нам неплохо бы — следовало бы — постараться их понять, наладить с ними связь. Так якобы мы узнали бы что-то удивительное, чудесное. Он предполагает у них — или приписывает им — социальную организацию, законы, изобретения… Еще немного, и он представит Кретинодолье идеальным обществом, аналогичным племени Троглодитов у Монтескье[54].
Чистая фантазия. Никогда бы не поверил, что моряк дальнего плавания способен на столь сильное поэтическое воображение. В некоторой — и весьма незначительной — мере в пользу этих бредней свидетельствовало бы, наверное, единственное на данный момент обстоятельство. Если у кретинов и существовало бы искусство, им оказалась бы музыка. Я имею в виду не их стуканье палкой, а искусство вокальное. Как и жабы, на которых они к тому же похожи, кретины способны издавать одну — единственную, достаточно чистую — ноту, которая может при определенных условиях взволновать. Близость безмерного океана, дикость пустоши, затерянного в тумане острова, вдали от всего. Исключительно по вечерам, если их не очень растревожили и у них подходящее настроение, при свете подернутой дымкой луны, просвечивающей сквозь сероватые облака, они усаживаются на корточках перед входом в пещеры. И на повторяющейся, всегда одной и той же тоскливой ноте бедные болваны, потерянные в бездне своей неизвестности, затягивают монотонное стенание; они жалуются, плачутся, стонут — слюнявые, зобатые, горбатые, кривоватые, узловатые, гниловатые, засаленные, задристанные, увечные, рахитичные, бурдючные. Долгими вечерами они беспрестанно стенают и горюют, и это, если угодно, песнь скорби, сетование на свою заброшенность и свое слабоумие. Но это не музыка, не искусство. И это волнительно лишь в силу обстоятельств. А эмоции и мудреную усложненность в это вкладываем мы сами. И я очень сомневаюсь, что кретины — здесь, как и везде, — осознают, что они делают.
25 марта. — Подступила или, вернее, наступила скверная пора. Климат на этом острове, а возможно, и во всем регионе нерадостный. Ветер, дождь, грозы; грозы, дождь, ветер, бури — вот наш удел. Местность, и так угрюмая сама по себе, становится совершенно отвратительной. Остров со своими черными бастионами выглядит как тюрьма. Тюрьма, башня, замок, цитадель кретинизма, оплот идиотизма, ночная крепость, где ночь разума еще темнее и гуще, чем простая ночь. Безжалостный шквальный ветер врывается в долину, в самую глубь, к скале, из которой бьет родник, плюется моросью в воронкообразный провал, служащий входом в пещеру, буйствует над скалами, с яростным свистом раздирается на щербленых, остро кромсающих гребнях. Кретины, укрывающиеся в сырых влажных пещерах от сквозняков, маринуются в своей грязи. Другое дело мы, живущие прямо у моря. Ледяной ветер, как памперо на аргентинских равнинах, сникает, лишь когда начинает накрапывать долгий монотонный дождь, еще более противный и депрессивный, чем все порывы колючего ветра.
54
Племя троглодитов описано в сатирическом романе Ш. Л. де Монтескье «Персидские письма» (1721).