Обожравшиеся, осовевшие, обалдевшие, они позволяли к себе приближаться, себя переворачивать, рассматривать и даже ощупывать, когда у нас на это хватало духу. Профессор был доволен.
28 марта. — Наша экспедиция уже порядочно надоела Коррабену. Не хватает продвижения, не хватает действия. Кретины его уже не интересуют. (Как я его понимаю!) И вот он выискивает разные поводы, чтобы уплыть. Убедил профессора в том, что нужно организовать еще один рейс, дабы пополнить запасы. Питания, провизии, продовольствия… Естественно, этим займется он. А пока Бабер и я, мы останемся на острове с несколькими матросами, чтобы продолжать наблюдения и эксперименты, поскольку профессор, разумеется, должен их проводить. И профессор позволил себя убедить. Если уж расхваливают его идею фикс… Итак, мы остаемся здесь, с кретинами. Коррабен, посвистывая, крутится вокруг стройки, организованной на побережье, на подступах к Кретинодолью, для возведения бараков, которые послужат нам жильем и лабораторией. Компанию нам составят всего два матроса, Крепон и Вальто. Этого достаточно. Остров пустынный, а мы будем вооружены. Кретины слишком дегенеративны, чтобы быть опасными. Все устраивается как нельзя лучше: устраивается им, Коррабеном, и как нельзя лучше для него, разумеется. Капитан Портье меланхолично созерцает почти построенные бараки. Думаю, он не прочь бы и остаться. Кроме Бабера, капитан единственный, кто интересуется кретинами. Но его присутствие на борту необходимо.
2 июня. — Они уплыли. Радостный Коррабен, стоя на палубе, дружески махал нам до того момента, как «Кроншнеп» обогнул оконечность острова. Когда мачты исчезли за утесом, у меня сжалось сердце. Но не из-за симпатии, которую я испытывал к Коррабену.
Погода стоит ужасная. Шквальные порывы ветра, град, падающий с серого неба, перемежаются ливнями мокрого снега, еще более холодного, чем обычный. На грязную сочащуюся лохань Кретинодолья небо «низкое и тяжелое давит как крышка»[56], а мы наблюдаем внутреннюю сторону этой крышки, свинцовую, луженую, но тусклую, вернее, потускневшую от паров котелка, адского котла, в котором тушится кретинизм.
В нашей лаборатории — одном из двух, впрочем довольно просторном, бараке (второй предназначен для проживания) — вокруг других котелков, трубок, склянок, пузырьков и шприцев суетится профессор. В его технологии нет ничего ни особенно оригинального, ни особенно таинственного: это принцип сыворотки. Он взялся изготовить ее из секреций кретинского организма; сыворотка станет антидотом кретинизма и будет вводиться кретинам для излечения дегенеративности. Относительно деталей я отсылаю к заметкам и запискам, которые будут приложены к моему дневнику. Это всего лишь подборка личных впечатлений, и сухие подробности медицинской техники здесь неуместны[57].
Забор крови обошелся без особых инцидентов благодаря прожорливости кретинов. Мы всего лишь приманили их едой и произвели процедуру за то время, пока все они находились под воздействием веронала, которым мясо было щедро приправлено. Поэтому Бабер счастлив. Потирая руки, он разгуливает по лаборатории, которая неприятно напоминает щитовые бараки Адриана для солдат в ходе последних цивилизованных войн. «Получается! Получается!» — повторяет мэтр. Он имеет в виду, что уже получил первый опытный образец сыворотки.
7 июня. — Начались настоящие эксперименты. Но начались и затруднения. Ведь теперь надо добывать подопытных для постоянного наблюдения и изоляции на время лечения. Нам пришлось прибегнуть к силе. Это оказалось, в общем-то, не очень сложно, так как кретины — совершенные эгоисты. Им наплевать, что может случиться с другими. Лишь бы свое брюхо не сморщивалось… С помощью Крепона мы схватили одного молодого кретина, которого были вынуждены сначала связать, он кусался, царапался и плевался, как бешеная кошка. Затем напичкали его наркотиком, и вот уже два дня, как одурманенный пациент неподвижно сидит в углу лаборатории, гадя под себя и испуская вокруг зловонный дух. Впрочем, он, кажется, не ощущает никакой угрозы. Ест, ест все время, ест все что угодно. Это бурдюк на двух палках и голова огородного пугала. Голова, которая состоит прежде всего из всегда разинутой и всегда ненасытной пасти.
57
По причинам, которые станут ясны из дальнейшего повествования, найти эти заметки и записки не удалось. —