Вкратце вот что мне удалось разобрать, что мне якобы удалось разобрать. (Складывается странное впечатление: ты вроде бы понимаешь существ, с которыми постоянно общаешься, но их мысль от тебя убегает, ускользает до такой степени, что ты уже не уверен, была ли вообще какая-то мысль.) Итак, предполагаю, что Рехнух, хоть и оставшийся кретином больше чем на три четверти, теперь почти на таком же плохом счету, что и Пентух, и пещера его буквально выблевала. Более удачливый Мутлух вернулся к полному кретинизму; пускает слюни от счастья; там, наверху, со своими собратьями купается в приятной вони, киснет в дебильности, маринуется в идиотизме. Рехнуха же сгубила гордыня, как Сатану. Он слишком возгордился. (На самом деле гордиться было особенно нечем.) Прожив несколько дней с людьми, позаимствовав некоторые их привычки, Рехнух почувствовал свое превосходство над прочими, вздумал их поучать, критиковать и даже склонять к реформам. Вступил в конфликт с вождями (если можно говорить о вождях: здесь опять я наталкиваюсь на свое непонимание; возможно, это просто старейшины, очень старые кретины, приближающиеся к тридцатилетию). Некоторые из этих вождей — я уловил их имена: Липапчхум, Какатупуль и некий Як-Лухлух, который представляется мне вождем вождей или старейшиной старейшин, — подвергли реформатора остракизму. Его поместили в карантин, отлучили от еды и сексуального причащения. Даже с его собственной матерью. Он это заслужил. Так, например, вроде бы посчитали, что он высмеивал манеру кретинов лакать воду из луж и скалистых выемок. Он, видите ли, хотел пить, зачерпывая воду рукой. Но ведь всем известно, что утолять жажду лучше всего, когда лакаешь, и что, переливая воду в ладонь, теряешь три четверти ее полезных свойств. Все это знают, по крайней мере в Кретинии. Рехнух намеревался обучить молодежь пить из ладони. Это было недопустимо. Здесь усматривалось серьезное посягательство на авторитет старейшин. До чего может дойти дело, если молодые кретины захотят знать больше, чем старые? Старые, те, которые долгие годы коснели в своем почетном идиотизме. Но, помимо этого, возникла еще одна, более серьезная опасность. И тут я узнал кое-что новое. До того дня я и не задумывался, что кретины делают с умершими соплеменниками. В Кретинодолье нет кладбища. Однако тела обычно не оставляют там, где их покинула жизнь. Кажется, запах гнили, очень быстро распространяющийся от падали в этом туманном влажном климате, обладает, по мнению кретинов, благотворными и почти магическими свойствами. К тому же — что уже отмечалось мною — у них очень развито обоняние; они чувствительнее нас к запахам, в основном самым мерзким, и воспринимают их как изысканные благоуханья. Кретины собираются, скучиваются по углам своей пещеры, чтобы пропитываться постпищеварительными и прочими ароматами: преумножение смрада их радует и успокаивает. Если, так сказать, элегантным считается лакать, фыркая и причмокивая, то ничуть не менее, а может, и более элегантно трескуче испускать газ из задней кишки. Персонаж Золя (в «Земле», если мне не изменяет память) мог бы стать арбитром элегантности у кретинов.
Вероятно, исходя из подобных вкусов и предпочтений, обитатели пещеры красных костей сваливают трупы покучнее, дабы запах гнили был насыщеннее и они получали бы от этого большее наслаждение. В пещере есть угол, специально отведенный для данной цели, и это место окружено таким почитанием, что заходить туда просто так нельзя и приближаться к нему дозволено не всем. Вот, наверное, почему я не заметил его в прошлые посещения. Однако поскольку время от времени надо освобождать пространство, то порцию более или менее подгнивших трупов выносят на площадку перед входом, куда за ними прилетают и их расклевывают рахикусы. Я без труда догадался, кто такие «рахикусы». Это стервятники, относительно многочисленные на острове, и еще раньше я задумывался, где они находят себе пропитание. Теперь тайна раскрылась: грифы едят кретинов, а кретины едят грифов — а они их действительно едят, — не помню, отмечал ли я уже это. Прекрасный пример теории циркуляции, пылко отстаиваемой философом Пьером Леру[62].
Но вернусь к нашему Рехнуху: он вдруг возомнил, что ему не нравится — уже не нравится — трупный запах. И вместо того, чтобы скрывать свое отвращение как порок, стыдиться его, как ему подобало бы, он принялся его открыто выказывать. А еще — преступление, возможно, еще более гнусное — перестал любить свою мать. Когда я говорю «любить», это фигура речи, эвфемизм. Слово следует понимать в его прямом материальном смысле. Заметьте, что мать тоже перестала его любить; она отказала бы ему, если бы он вздумал делать ей авансы. Но он как раз их и не делал. Именно это и было немыслимо, то, что он не страдал от материнского пренебрежения. А то, что он не страдал, это факт. С его стороны не было никакой аффектации, это уж точно, ибо Рехнух подкреплял теорию практикой. Он исповедовал, ибо пытался заниматься прозелитизмом, что любви матери следует предпочитать любовь сестры. Соответственно и поступал или, вернее, стремился так поступать. Но, разумеется, ему удавалось лишь провоцировать очередные скандалы. Так дальше продолжаться не могло. И ему дали это понять. Кретинское общество насильственно выдворило из своего лона недостойного и порочного члена. Будешь знать, дружок, как воротить нос от прежних глупостей, почетных и почитаемых, старческих и менять их на радикально новые глупости, глупости юношеские.
62
Circulus (