Конец июля. — За эти дни наметилось сближение между мной и Бабером. Уже давно профессор предпочитал работать один в своей лаборатории, да и я стремился к уединению на свежем воздухе. Но в последнее время он вновь искал общения со мной. И, кажется, даже хотел пооткровенничать… Что и сделал.
Не очень веселые получились откровения, да и сам он был не весел. Именно поэтому ему, вероятно, требовалась моя моральная поддержка. Как сейчас вижу профессора сидящим на грубо сбитом маленьком табурете и упирающимся локтями в колени; вижу его облегающий посеревший халат, которому не помешала бы хорошая стирка. Его всклокоченную бороду и свою щетину. Хороши же мы, кретинбургские красавцы! Поскольку смотреть на нас было некому, мы не считали нужным выглядеть элегантно. Но вернемся к признаниям Бабера. Ему кажется, что эксперимент провалился. Новая сыворотка, на которую он рассчитывал, вызвала одни разочарования. После резкого и многообещающего улучшения обработанные кретины вновь впадают в свой кретинизм. Один лишь Пентух представляет собой исключение, но не понятно почему. Баберу не удается вновь найти, выявить тот счастливый фактор, благодаря которому лечение оказалось успешным в единственном случае, но не в последующих. Вполне возможно, успех зависел не от самой прививки, а исключительно от благодатной предрасположенности организма. Вероятно, Пентух был кретином исключительным, то есть кретином меньшим, чем остальные.
— Понимаете, Лё Брэ, — говорил профессор, то хватаясь за голову, то потягивая себя за бороду, скручивая в ней тоненькие косицы, — похоже, я с самого начала пошел не по тому пути. Методологическая ошибка. Мне нужно было действовать иначе. Вместо того чтобы пробовать сразу очеловечить кретинов, мне следовало бы прежде попытаться окретинить человека и пронаблюдать за всеми его реакциями, всеми этапами процесса. А уже потом было бы легче проделать тот же путь, но в обратном направлении.