— Хм! — с сомнением протянул я. — Но… кто бы захотел подвергнуться подобному эксперименту?
— Кто? Да кто угодно! Например, вы, я.
Меня передернуло, но профессор этого даже не заметил. И продолжил:
— Скорее я. Таким образом, я мог бы какое-то время сам себя анализировать. Назначил бы себе курс кретинизма на ограниченный срок. Какие ценные данные я мог бы получить! Именно те, которых мне недостает. С ними удалось бы продолжить или возобновить поиски в новом и, вне всякого сомнения, плодотворном направлении.
Во время своей речи профессор нервно подергивал коленом и резко притоптывал. Я хорошо знал этот тик, признак того, что он оседлал своего нового конька, лелеял новую несбыточную надежду. Он уже радовался, что стал кретином — мысленно.
Потом профессор надолго задумался, обхватив голову руками и вперив взгляд в пол. Все это мне совсем не нравится. Курс кретинизма… Он принял свой прожект слишком близко к сердцу. И это становится навязчивой идеей, наваждением. Думаю, пребывание в Кретинодолье совсем не идет нам на пользу. Пора с этим заканчивать.
2 августа. — Тукнух и Чоканух — кретины неудавшиеся, я имею в виду, не поддавшиеся лечению и упрямо остающиеся кретинами, — были отпущены на свободу. Бабер сам открыл им дверь, и то, как он их вытолкнул, выглядело почти трагически. Будто прогонял иллюзорные мечты.
Две карикатуры на человека сначала удивленно, нерешительно помедлили, возможно опасаясь подвоха. Затем, увидев, что ничто их не сдерживает, рванули прочь: их гротескные головы с массивным затылком тряслись на щуплых плечах, тощие руки с огромными кистями болтались по бокам, широкие стопы-лопухи загребали гальку и пемзу.
Они вернулись в свою общину, обреченные, вне всякого сомнения, раствориться в ней, за короткий срок и по всем параметрам вновь уподобиться остальным. Если только сыворотка не сделала их, причем необратимо, еще более злыми и вредными.
5 августа. — Сегодня утром погода немного прояснилась. Небо почти нежного серого цвета, дождя нет, почти нет дымки; от силы несколько легких барашков, сливающихся на морской глади с белой пеной у рифов. Мы с профессором стояли на пороге нашего барака и, не очень настроенные работать в эту относительно хорошую погоду, поверяли друг другу свои мысли. Скрестив руки и прислонившись к косяку, Бабер, этакий старый аптекарь в мятом халате, вернулся к своей идее излечения кретинизмом.
— Мы совершенно не учитывали психическую сторону проблемы, — сказал он. — Существует кретинская психика, и я недостаточно занимался изучением ее механизма. У кретинов, даже если они их не выражают или выражают неярко, есть некие концепты, идеи, образы… Я должен был бы этим озаботиться, попытаться найти метод, чтобы воздействовать на них, именно в таком порядке, посредством…
Внезапно он замолчал. И обратил свой взгляд вперед, к внутренней части острова, к долине. Я тоже посмотрел в ту сторону. Мы оба были поражены. Не очень отчетливые в легкой дымке — которая всегда, даже при самой ясной погоде, упрямо поднимается со дна Кретинодолья, — к нам бежали две фигуры, два черных силуэта. Один из них, пошатываясь, отставал. Судя по их размерам и манере передвижения, это, вне всякого сомнения, были не кретины, а люди. Значит, два наших матроса, Крепон и Вальто. Кроме них и нас, других людей на острове нет. Но что они там делали, внутри скалистой бадьи, в этот утренний час и почему возвращались бегом? И почему один из них казался раненым?
Он и вправду был ранен. Мы увидели это, когда они приблизились. Это Крепон. У него шла кровь: порез на левом виске. Вся сторона лица в крови. Профессор осмотрел его. Рана поверхностная. Ничего серьезного. Обработка йодом, перевязка… Но откуда эта рана? Я высказал озабоченность первым — и последним, так как Бабер промолчал.
Матросы заговорили одновременно и поведали довольно бессвязную историю. Может, из-за того, что не умели складно рассказывать, может, потому что запыхались, а может, им было что скрывать. Больше говорил пострадавший, прерываясь и задыхаясь; скорее не из-за ранения, а от возбужденности.
Кретины на них напали — вот что казалось самым понятным в их истории.
— До чего ж злые эти бестии, когда разбуянятся! — все время повторял Крепон. — Даже не верится!
Нет, очень даже верится. Лично я готов легко в это поверить. Они были бы несовершенны, если бы не были злыми, жестокими, садистскими. И агрессивными. Но этого недостаточно, чтобы объяснить приключение наших матросов. Почему они там оказались? Да за каким чертом пошли они в эту пещеру?[66] Ибо они зашли в пещеру, зашли по собственной инициативе, без всякого приглашения. В углу пещеры их окружили, начали теснить, бить палками, кулаками, царапать когтями… К счастью, конечности у кретинов хилые, недоразвитые и удары, которые они наносят, слабы. Иначе нашим морячкам пришлось бы несладко. Однако, как объяснил Вальто, их застигли врасплох и почти подмяли. В итоге они все же сумели ударами и пинками расчистить себе проход, и вот они здесь… Но я вновь, как классический персонаж, спрашиваю себя, за каким чертом пошли они в эту пещеру? И вновь ко мне вернулось мерзкое подозрение, которое уже как-то мелькало в уме: неужели Крепона соблазнил демон сладострастия и он?.. Фу! И другой матрос тоже? Нет! Вероятнее всего, простодушный Вальто позволил себя увлечь в этот поход под каким-то предлогом и лишь побежал на помощь товарищу. Но проявили они себя неблестяще. Я-то думал, эти прокаленные и продубленные морскими ветрами парни способны одним ударом уложить дюжину кретинов. Но в тот момент по их жестам, по их испуганным взглядам понял, что они — жертвы суеверного ужаса. Возможно, они не так далеко ушли от своих ирландских товарищей и также принимают кретинов за злокозненных гномов, наделенных сверхъестественной силой.
66
Искаженная цитата «Да за каким чертом пошел он на эту галеру?» из комедии «Проделки Скапена» (1670) Ж. Б. Мольера.