Сильвестр слушал с озабоченным лицом, потому что знал, чем кончится речь кардинала.
— И этот негодяй, — продолжал Санта Северина, — знаешь, что спросил у меня? Моего греческого Фавна, самую восхитительную вещь родинианской школы, может быть, работу самого Аполлония!
Надо сказать, что у кардинала Санта Северина были собраны лучшие образцы искусства, и завистники, пользуясь его нуждой, давали ему громадные деньги, лишь бы заполучить ту или другую драгоценную вещицу.
Сильвестр осмелился возразить своему хозяину.
— Но, монсеньор, — сказал он робко, — ведь у нас много есть Фавнов из мрамора, и я полагаю, что того, которого вам привез капитан мальтийского судна, можно было бы уступить монсеньору Медичи, если он будет согласен…
Но он не мог окончить, потому что раздраженный кардинал вскочил с дивана и закричал:
— Замолчи, несчастный! Ты разве не знаешь, что всякая вещица, которая у меня здесь, дороже мне моей жизни! Об этом ты не смей рассуждать. Скажи мне лучше, где ты был?
— Монсеньор, я был у еврея также…
— Ну, что же? — спросил нетерпеливо кардинал.
— Он отказывается принять вашу двойную подпись, потому, он говорит, что город наполнен вашими подписями.
— Черт с ним! Скажи, ты был у эконома аббатства? — спросил кардинал.
— Он больше не имеет ни гроша, монсеньор, я уже несколько раз спрашивал у него… а теперь у нас все заложено.
«Прибегнуть к Пию невозможно, — раздумывал кардинал, — он резко отказал мне в последний раз, назвав меня плохим кардиналом и расточителем, а все-таки после моей смерти все мои богатства останутся Ватикану».
— Могу я вам напомнить, монсеньор, что у нас в доме давно уже нет ни гроша?
— Ах, Сильвестр, подожди до конца месяца; я получу тогда деньги из Испании и щедро тебя награжу.
— Но, монсеньор, мы находимся в крайности; кучер уже два месяца содержит лошадей за свой счет.
— Пускай он продаст их и возьмет деньги себе; я буду ходить пешком: я еще молод и здоров. Ведь и у Иисуса Христа не было кареты.
Сильвестр грустно вздохнул. Кардинал махнул ему, и он удалился, ворча, но вскоре снова появился на пороге комнаты.
— Монсеньор, — сказал он, — там монах Еузебио из Каталонии желает говорить с вами по очень важному делу.
— Пусть войдет, — сказал кардинал, бывший, не в пример другим, очень любезен с низшими подчиненными.
Вошел отец Еузебио из Каталонии. В нем сразу можно было узнать испанца. Он был высокого роста, с угловатыми формами костлявого лица; испанский монах приблизился с почти церемониальным уважением, но поклонился, не теряя все-таки своего достоинства.
— Может ли монсеньор кардинал спокойно меня выслушать? — спросил он.
Этот вопрос не понравился монсеньору, так как он доказывал, что на его лице можно было заметить внутреннее беспокойство.
— Говорите, брат мой, — сказал он, стараясь улыбнуться, — но скорее, потому что если это очень длинно, то отложим на другой раз…
— О! Я весьма скоро объясню, — сказал монах. — Не угодно ли, монсеньор, взглянуть на это?
И монах вынул из кармана длинный футляр и положил его перед кардиналом. Кардинал открыл его, и крик изумления и радости раздался по комнате. Действительно, вещь, бывшая в футляре, достойна была восхищения. Это было распятие, сделанное из слоновой кости, потемневшее и пожелтевшее от времени. Вся душа художника, казалось, была вложена в это произведение. Лицо Спасителя было преисполнено страданий и казалось живым. В этой вещи искусство достигло высших пределов. Каждая жилка была выполнена чрезвычайно тщательно и искусно.
— Восхитительно! — произнес кардинал. — И откуда это распятие, преподобный отец?
— Из церкви Святой Марии, из Пилар в Сарагосе, — отвечал отец Еузебио.
— Испанская работа… и понятно: только испанцы, видевшие страдания при инквизициях, могли так точно передать их. Какая строгость формы! Тот, кто изваял это распятие, мог бы смело занять место возле божественного Микеланджело!
— Эта вещь принадлежит резцу бедного монаха, — сказал отец Еузебио. — Наш брат, который и не воображал, что сотворил такую вещь. И не думали мы, что это творение будет служить нам главным пособием и единственной надеждой нашей общины.
— Главным пособием? — воскликнул кардинал. — Разве вы собираетесь продать эту вещь?
— Да, я имею такое поручение от начальников монастыря, как видно из этого письма отца приора с приложением печати ордена.
— И за какую же цену вам было поручено продать это? — спросил кардинал, едва взглядывая на вручаемое письмо.
— Если бы у меня было время, — сказал горько монах, — я мог бы обойти Европу и продать эту святую вещь за ту цену, которую она стоит, и этим поправить финансы общины… Но мы крайне нуждаемся, и если я могу тотчас получить за нее деньги, то я уступлю ее за… пятьсот скуди.
— Пятьсот скуди! Но она стоит в десять раз больше! — воскликнул кардинал, не в состоянии умерить свой восторг.
— Оценка вещи такой авторитетной личностью, как монсеньор, неоспорима… Но, тем не менее, пятьсот скуди пожалуйте, кардинал, и распятие ваше.
Кардинал молчал; крупные капли пота текли по его лицу… Он уже успел вообразить, что вся его коллекция без этого сокровища ничего не стоит. Но пятьсот скуди!.. В то время, когда лакей пришел сообщить ему, что даже булочник больше не доверяет!..
— Преподобный отец, — сказал кардинал с усилием, — я, конечно, сделал бы эту покупку, но… по некоторым обстоятельствам… я немного нахожусь в затруднительном положении относительно денег… Если моя подпись…
При этом лицо кардинала сразу вспыхнуло, что не ускользнуло от монаха.
— Я готов принять ее, — спокойно сказал испанец. — Прошу только указать банкира, который управляет делами монсеньора. Я рад, что наше распятие попадет в достойные руки.
Санта Северина молчал. Очевидно, сильная борьба происходила у него на душе. Наконец, как ни сильна была мания его к искусству, честность взяла верх.
— Возьмите ваше распятие… брат… — сказал он прерывающимся голосом, — я не в состоянии купить его.
Лицо отца Еузебио изобразило полнейшее удивление.
— Как? Даже тогда, когда я довольствуюсь вашей подписью?
— Благодарю вас за доверие, преподобный отец, но я, как честный человек, обязан предупредить вас, что подпись моя ничего не стоит.
— Итак, это оказалась правдой, — сказал монах, — что я слышал от многих. Знаменитый кардинал Санта Северина, слава религии и искусства, — разорен!
Кардинал гордо встал.
— Разорен или нет, — сказал он высокомерно, — я ни у кого не прошу помощи и никому не позволю вмешиваться в мои дела.
— Никому?.. Даже человеку, который хочет спасти вас?
И отец Еузебио пристально поглядел в глаза покровителя короны Испании.
— Спасти? — проговорил ошеломленный кардинал. — Разве это может быть, когда даже мой хороший приятель, кардинал…
— Кардинал де Медичи, хотите вы сказать, монсеньор, — проговорил спокойно монах, не обращая внимания на крайнее удивление Северина. — Да, он не отказался прийти к вам на помощь, но поставил невозможное условие, которое ваша оскорбленная гордость оттолкнула…
— Преподобный отец, откуда вы это все знаете?
— Я уже вам сказал, монсеньор, что явился к вам как спаситель. Ведь мне интересно знать всю подноготную человека, которого я хочу спасти. И я хорошо все исследовал и открыл причину, доведшую вас до такого положения, хотя и честного, но весьма грустного для такой личности, как вы, который должен иметь силу и богатство Льва X, так же как имеете благородство и просвещенный вкус.
— И эта причина? — спросил кардинал, не замечая, что своими расспросами он подтверждал мотивы, которые предполагал монах.
— Вот она. Папа Пий IV стар и хвор, и можно думать, что в скором времени святая коллегия будет созвана избрать нового главу для католического мира. Кардиналы, которые не могут иметь свои притязания на папский трон, желают, чтобы новый папа был избран по их вдохновению и выбору, потому что они до смерти боятся человека, намеченного уже теперь народом и духовенством для папской тиары и как установителя папского величия. Этот человек, этот ожидаемый спаситель…