Рассуждая таким образом, бандит был весь погружен в свои мысли, не замечая никого и ничего. В это время какой-то человек, тщательно завернутый в плащ, поспешно проходивший мимо, грубо толкнул его и не извинился. Малатеста опомнился. Забыв, что на нем одежда священника, который обязан прощать обиды ближнему, он громко крикнул незнакомцу:
— Эй, милейший! Нельзя ли остановиться, мне хочется посчитаться с вами за вашу невежливость!
Такого грозного возгласа было достаточно для того, чтобы узнать под священнической сутаной дворянина, умеющего владеть шпагой. Этот вызов был не более, как невольный порыв со стороны бандита, и он тотчас же раскаялся в нем, но было уже поздно. Прохожий повернул назад и подошел к мнимому монаху. Оба противника быстро осмотрели друг друга при свете фонаря, повешенного на мосту св. Ангела по приказанию папы Сикста.
— Благочестивый отец Малатеста! — вскричал незнакомец. — Как мне приятно вас видеть; давно ли вы стали священнослужителем?
Малатеста, видя, что его узнали, отскочил назад и схватился за кинжал, спрятанный в его рукаве.
Движение это не укрылось от незнакомца.
— Полноте глупить, милый Ламберто, — сказал он, — оставьте ваш кинжал, мы старые приятели, к чему нам прибегать к оружию. Я очень рад, что вас встретил.
— Великий Бог! Неужели это вы, синьор Ледигиер?! — вскричал бандит.
— Я сам, — отвечал Ледигиер, — но тише, мой дорогой друг, в Риме не очень гостеприимно меня могут принять, если узнают, что я приехал не для того, чтобы целовать туфлю его святейшества, и могут предложить мне помещение в тюрьме св. инквизиции, чего я, сказать откровенно, вовсе не желаю.
— Но как вы попали в Рим?
— Я приехал к вам, а вы, неблагодарный, собираетесь встретить меня ударом кинжала. Правда, и я вас не узнал, эта сутана так вас преобразила. Впрочем, одежда священника вам идет.
— Ах, синьор Ледигиер, как я рад вас видеть, — говорил бандит, — вы приехали как нельзя более кстати. Вы можете воспрепятствовать страшной измене и вполне обеспечить успех справедливого дела. Пойдемте! Сам Бог вас послал.
— Гм! Я несколько сомневаюсь, чтобы Господу Богу было угодно взять на себя подобную ответственность, — отвечал знаменитый воин и констебль Франции. — Во всяком случае, я к вашим услугам, пойдемте.
И они повернули в одну из темных улиц.
ВОСПИТАНИЕ
СТАРИННЫЙ палаццо графа Проседди стоял в нескольких шагах от места, где строился мост Сикста V через Тибр. Владелец древнего замка пользовался весьма хорошей репутацией верного католика, преданного церкви. Такое лестное мнение граф Проседди заслужил не потому, что он писал книги духовного содержания в защиту католицизма, нет, граф, как истинный патриций, не знал грамоты. Крови своей в защиту догматов веры он также не проливал, даже и тогда, когда был молод и полон сил, а теперь, состарившись, тем более. Граф страдал от подагры и ревматизма и ездил в церковь. Он был очень набожен и для всех служил примером, никогда не пропуская церковной службы, и, кроме этого, всегда принимал участие в религиозных процессиях. Монахи и священники были обычными посетителями его обширного дворца. Благочестивый служитель алтаря ксендз церкви св. Марии утверждал, что ему ни разу не довелось видеть пустым поставленное в церкви кресло графа Проседди. Граф часто заказывал обедни, жертвовал деньги на постройку храмов Божьих, на монастыри и помогал девицам, изъявлявшим желание постричься. Римские монахи с восторгом передавали один эпизод, доказывающий христианское благочестие графа. Вот в чем заключается этот эпизод.
В одном из многочисленных домов графа проживало семейство бедного рабочего, состоящее из трех человек: самого рабочего, его жены и маленького ребенка. В одну темную ночь по распоряжению графа вся семья была выгнана на улицу за неаккуратный платеж денег за квартиру. Рабочий и его ребенок умерли от холода, а жена опасно заболела. Узнав об этом, благочестивый граф тотчас же приказал служить обедню за упокой душ умерших рабочего и его ребенка.
Граф имел единственного сына Луиджи, которому дал воспитание сообразно своим убеждениям. Юношу Проседди очень любили римские дамы, в особенности настоятельницы женских монастырей, величая уменьшительным именем Джиджето. Хроника того времени утверждает, что граф Проседди был сыном одного из пап, называясь по обыкновению его племянником — nipote. К слову сказать, это общий прием многих римских первосвященников, что дало повод историкам распространиться о папском нипотизме, дорого стоившем верным католикам. Богатство, а равно и графский титул Проседди наследовал от своего всемогущего дядюшки. Та же хроника говорит, что в молодости граф Проседди вовсе не был таким нравственным и религиозным, как в старости. Напротив, он отличался своим свободомыслием, доходившим до кощунства, и самым необузданным развратом. Получив большие капиталы и недвижимое имущество, граф Проседди значительно их увеличил, занявшись крайне выгодным ремеслом — ростовщичеством, ссужал деньги владетельным особам и именитым синьорам, не стесняясь брать с них чудовищные проценты. Рассказывали, будто герцог тосканский, занявший деньги у Проседди, получил конфиденциальный совет от его дядюшки наградить племянника за услугу титулом графа. Таким образом, просто Проседди стал графом Проседди. Донжуанство молодому ростовщику не стоило ровно ничего. В то время подобные дела устраивались очень просто. Понравилась какая-нибудь синьора или синьорина, на нее указывали молодцам, служащим в замке, и намеченная особа являлась в замок, связанная по рукам и ногам, с завязанным ртом. Так как подобные жертвы большей частью были из простого народа, то с ними мало церемонились: живых вытаскивали за ворота замка, а мертвых бросали в Тибр. Старая римская аристократия не чуждалась новоиспеченного графа, прежде всего потому, что он был богат, и потому, что каждое аристократическое семейство получило титулы и богатства от предков, занимавшихся разбоями, грабежами и убийствами, что еще хуже ростовщичества. Сын этого знаменитого графа-ростовщика был в большой моде. Миллионы, которые он должен был наследовать, делали его крайне интересным в глазах всех. Кроме того, воспитанный благочестивым отцом иезуитом в страхе Божьем, юноша обещал быть оплотом католицизма.
Молодой Проседди был юноша лет восемнадцати, высокий, худой, с длинной, изогнутой шеей, мутными, всегда опущенными глазами и чертами лица неправильными и несимпатичными. Бледный, истощенный вид молодого человека производил чрезвычайный эффект на всех религиозных процессиях; монахи, указывая на него, говорили: это будущий святой, он изнуряет себя постом и молитвою. Аскетизм молодого графа стал серьезно беспокоить его отца, и он, было, попробовал ему посоветовать не истощать себя до такой степени постом и молитвою, но получил самый энергичный отказ сына. Юноша отвечал, что в дела его совести не позволит вмешаться даже родному отцу. Старик уступил, утешая себя мыслью, что в семействе Проседди будет святой, что еще более повысит их фамильный престиж и окончательно сравняет их со всеми древними аристократическими фамилиями Рима.
Молодого графа воспитывал иезуит по имени Игнатий Гуерра. Это был мужчина лет сорока, почтенного вида, с кроткими, вкрадчивыми манерами и набожными речами. Именно отец Игнатий и развил в сердце молодого графа зародыши аскетизма. Некоторые находили учителя-иезуита лицемерным, но большинство преклонялись перед его системой, основанной на строгом исполнении догматов святой католической церкви. Для отца Игнатия была отведена прекрасная комната, она же служила и классной. Главным предметом преподаваний была, разумеется, теология; по крайней мере, так говорил старый граф, а за ним повторяли то же самое и все его знакомые, но на деле благочестивый последователь отца Лойолы занимался со своим учеником вовсе не теологией.