Анна заговорила первая:
– Преподобный отец, я просила вас прийти сюда, забыв, что назначила этот час другому посетителю. Но хотя мы и не одни, все же я должна сказать вам, что ваши приказания исполнены.
На этот раз удар попал в цель. Еузебио растерянно перевел глаза с герцогини на кардинала.
– Повторяю вам, – прибавила девушка, – что все исполнено, и вы скоро увидите последствия. Но невозможно, чтобы вы видели нас за столом и не согласились выпить с нами. Пейте!
При этом предложении Еузебио побледнел.
– Благодарю вас, – прошептал он, – но мой орден… наш устав…
Анна расхохоталась так чистосердечно и натурально, что рассеяла бы подозрения и самого Тиберия[57].
– Как! – воскликнула она смеясь. – Вы воображаете, что я хочу отравить вас… Ну так чтобы окончательно рассеять ваши подозрения, посмотрите: это, может, успокоит вас.
Она весело схватила бокал и отпила из него добрую треть. Иезуиту невозможно было более отказываться; к тому же он уверился, что не могло быть никакой опасности. Он выпил вино, и ничто в нем не оправдало его опасений.
Когда Анна увидала, что поставленный иезуитом на стол бокал пуст, когда она убедилась в том, что в нем не осталось ни капли вина, странная перемена произошла в ее лице и манерах.
Лицо приняло серьезное выражение, на лбу появилась глубокая морщина, усмешка скользнула по губам.
– Преподобный отец, – сказала она таким странным голосом, что это удивило и кардинала, – вы придерживаетесь того же мнения, что и вчера?
– Я не понимаю вас… герцогиня… – пролепетал иезуит, больше всего испуганный происшедшей в Анне переменой.
– Вы сейчас меня поймете… Друг мой, – продолжала Борджиа, обращаясь к кардиналу, – этот господин, как ты уже знаешь, дал мне поручение отравить тебя…
– Я это знаю, – ответил Санта Северина тоном величайшего презрения, даже не глядя на испанца. – Что мне за дело до того, что может сказать или сделать достопочтенный отец?..
Еузебио из Монсеррато встал.
– Герцогиня! – властно крикнул он. – Не забывайте, что играете со смертью, что… я не всегда буду в вашей власти…
Он не кончил: внезапное удушье сжало ему горло, железное кольцо неожиданно охватило виски. Он почувствовал невыразимые страдания, тысячи раскаленных игл обожгли его лицо и тело, вонзились в мозг. Иезуит тотчас же понял ужасную истину, да и нетрудно было догадаться.
Он попробовал поднять над девушкой угрожающий кулак, но упал на стул, бормоча жалобным голосом:
– Я отравлен…
– Вы не ошиблись, отец мой, – заметила с величайшим хладнокровием Анна. – Я не хотела оставить этот свет, не отомстив в последний раз; я не хотела, чтобы какой-то гнусный монах мог бы похвастаться после нашей смерти, что произнес над нами приговор и заставил нас умереть… потому что мы сами приговорили себя к смерти, преподобный отец…
Молния блеснула в глазах отца Еузебио, и умирающий иезуит нашел в себе силы, чтобы воскликнуть:
– Приговорили себя к смерти?..
– Да, именно так, – сказала Анна; дивное спокойствие и нечеловеческое величие осветило ее чело.
– Я думаю, что невозможна жизнь под ударами иезуитского ордена: что такая лютая ненависть рано или поздно должна была стоить нам жизни, что мы пали бы в разное время и после тысячи терзаний; а потому я и решила сделать то, что и сделала своими собственными руками; я налила яд себе и своему возлюбленному, и мы скоро умрем… Но после того как насладимся твоей смертью, подлый монах!
– Ты сделала это! – воскликнул Санта Северина, бросаясь к ней.
Но ни в этом движении, ни в словах, ни в лице кардинала ничто не выражало ни малейшего упрека. Напротив, одной мысли о той жертве, которую принесла ему Анна, было достаточно, чтобы забыть о той, какую она от него требовала. Разве умереть таким образом не стоило тысячи жизней?..
Анна поднялась, чтобы бросить оскорбительные слова в лицо иезуиту, и упала на стул. Ее прекрасное лицо начинало изменяться под влиянием мучительной агонии последних минут.
– Поди сюда! – прошептала она, протягивая руки к своему возлюбленному. – Поди сюда!..
Санта Северина подошел к ней, шатаясь, как пьяный, поднял на руки легкое тело девушки и с бесконечной нежностью опустил его на диван. Потом сел возле нее, но вскоре уронил голову на ее колени и закрыл глаза под влиянием какого-то оцепенения, не лишенного некоторой приятности.
Тяжелое дыхание влюбленных вскоре прекратилось, и стало ясно, что жизнь иссякла в их телах. Тогда отец Еузебио, уже корчившийся в мучительных судорогах агонии (так как его доза была гораздо больше, нежели количество, выпитое двумя любовниками), бледный, с глазами, налитыми кровью, ртом, покрытым беловатой пеной, встал на ноги и сделал шаг к двери.
57